Леонид Влодавец - Большой шухер

То, над чем в «Куропатке» среди большой толпы приятелей можно было пошутить, здесь, в деревушке, посреди глухого леса, где даже электричество так и не удосужились провести, что-то не шутилось. А вдруг сейчас вылезут из темноты такие хлопцы, как в видеофильмах «Восставшие из ада»? Все в черном, с жуткими мордами, с иголками в лысых черепах… Или какие-то осьминоги со щупальцами, которые вгрызаются в тело и там прячутся, как в другом фильме, который Луза тоже глядел, но позабыл название, потому что был поддатый?

В них, пожалуй, из «Макарова» палить без толку. Ежели инопланетяне вылезут, так у них защитное поле, от которого все отскакивает, а если черти, так их все равно не убьешь…

Лузу начала бить дрожь. Он достал пистолет, снял с предохранителя. Оружие в руках все-таки успокаивало. Но ни высунуться на улицу, ни встать и пойти в дом духу не хватало. Дыхнуть и то боялся…

Минуты три-четыре просидел, пока вновь не услышал шорох.

Уже совсем близко. Где-то в полуметре от себя, за тонкой стенкой крыльца-терраски, собранной из доски-двадцатки.

Луза затаил дыхание, напряг слух так, что, казалось, ультразвуковые колебания собрался ловить. Да, кто-то там точно был! Невидимый, может быть, но чуть-чуть слышимый. Потому что изредка касался не то плечом, не то спиной шероховатой стенки терраски, цеплялся за нее ворсинками одежды и производил легкий шорох. И еще он тихо дышал. Вот гадский гад, выслушивал Лузу, пытался запеленговать, где тот сидит.

Теперь Лузе стало казаться, будто сердце у него слишком уж громко бухает. Эдак тот точно выцелит и как даст каким-нибудь лазером. Впрочем, пулей тоже мало не покажется. И тут Луза подумал: где наша не пропадала? Чем сидеть да ждать, лучше самому чухнуть! И, повернув ствол пистолета, даванул на спуск!

Ба-бах! — выстрел не хлопнул, а прямо-таки грохнул, как гром среди ясного неба. Эхо ударилось о деревья недальнего леса, вернулось назад, раскатисто пронеслось по деревне, загомонили на разные голоса собаки, в домах зашебаршились люди. Послышался чей-то нервный стариковский голос:

— Кто стрелял? Чего случилось?

На улицу, правда, никто особо не спешил, но через улицу какая-то бабка уже кричала:

— Дуся-а! Ты жива-а?

В этом гвалте Лузе послышался мягкий топот нескольких пар ног, донесшийся вроде бы с огорода.

Из горницы с топотом и грохотом вылетели на терраску Агафон и Налим с пистолетами, а следом — баба Дуся в халате и с ухватом.

— Ты стрелял? — прорычал Агафон на ошалелого Лузу, который явно не ожидал такого шухера от одного-единственного выстрела.

Вопрос был, конечно, в большей степени риторический. Его Агафон мог бы и не задавать, учуяв на терраске свежий запах пороха, да и дырку в стене терраски пуля прошибла довольно заметную.

— Я… — растерянно пролепетал верзила. — Там был кто-то… Во дворе.

— Ты точно видел или просто так шандарахнул?

— Видел. Чего-то темное было…

— Чего «темное»?

— Не знаю… Шуршало, потом исчезло. Потом опять шуршало… Тут из-за спин Налима и Агафона высунулась бабка и испуганно забормотала:

— А Мишенька? А Мишенька где?!

…Мишенька был жив и здоров. И чувствовал себя очень даже неплохо.

Ксюша привела его на «вышку», в небольшую комнатку на чердаке, что-то типа мансарды, с небольшим квадратным окошечком, с паутиной по углам, некогда крашенным, но облупившимся полом и вылинявшими обоями на неровных дощатых стенах. У правой стены лежал матрас с серой подушкой без наволочки и здоровенный овчинный тулуп. Гребешок в таком когда-то нес караульную службу. Еще стояла табуретка, а на табуретке — толстая белая стеариновая свечка на кованом подсвечнике.

— Вот… Тут… — прошептала Ксюша, явно балдея от того, что должно было произойти.

— Зажжем свечку? — предложил Гребешок тоже шепотом. — Для пущего кайфа?

— Не надо… — смутилась Ксюша. — Еще пожар наделаем… Но Гребешок, конечно, не послушался и сделал по-своему. То есть зажег свечку от зажигалки. Комнатка озарилась красноватым, дрожащим и колеблющимся светом.

— А мордашка-то у тебя симпатичная! — почти искренне удивился Гребешок. — И даже очень…

Он притянул к себе Ксюшу и нежно чмокнул в щечку. Потом в другую. Затем в приплюснутый негритянский носик. Наконец, в выпуклые темные губки. Ксюша, когда Гребешок оторвался от нее, пробормотала:

— Все… Падаю, лови… — и обмякла, расслабленно повиснув на руках у Гребешка.

Упасть и расшибиться Гребешок ей не дал. Он поддержал ее и мягко опустил на матрас, после чего принялся расстегивать всякие там пуговки, чтобы освободить свою даму от мешающей им обоим одежды. При этом Гребешок сильно торопился, путался, но рвать Ксюшину одежду не решался. Это в фильмах такая страсть поощряется, а в натуре тряпки денег стоят.