Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)

Постепенно бурное веселье стихло, растворившись в неторопливой и всё более и более личной беседе. Тут Дмитриев, наконец, сообразил, что его присутствие за столом становится, мягко говоря, необязательным. Он, бедняга, весь вечер чувствовал себя в «чужой тарелке» и за всё это время с трудом произнёс пару слов. Поэтому, дождавшись удобного для бегства момента, воспользовался им незамедлительно. Церемонно пожелав нам спокойной ночи, он удалился. Готов спорить, что, закрыв за собой дверь, майор чуть ли не бегом рванул подальше от этого царства «жёлтого дьявола».

Невидимо и бесшумно проскользили по залу слуги, сметая со стола остатки посуды и расставляя на его идеально отполированной поверхности свечи в причудливых канделябрах, тонкие бокалы с вином. Последний взмах руки, затянутой в белую перчатку, гаснет старинная хрустальная люстра — мы остаёмся одни. И долго смотрим друг на друга в неверном, мерцающем свете свечей, отражающихся от зеркальной глади стола. Он разделяет нас, но и объединяет в тот же миг. Вокруг нет ничего реального, всё призрачно, всё — тени, лишь её глаза сверкают в полумраке, затмевая блеск алмазов на смуглой груди.

— Хочешь, я покажу тебе СВОЙ дом? — тихо спрашивает она.

И я согласно киваю, потому что готов идти за ней хоть на край света.

— Тогда пойдём, — говорит Паола, легко поднимаясь, и я встаю ей навстречу. Первыми встречаются наши руки, потом сливаются в нежном поцелуе губы, и вот уже ничто не разделяет наши тела, жадно прильнувшие друг к другу.

Мы медленно брели по пустому дому, замершему, словно замок Спящей красавицы. Длинной чередой лестниц и коридоров, подъёмов и спусков Паола привела меня в свою, и только свою часть старого дома. Как небо и земля отличаются друг от друга, так и покои Паолы не были похожи на всё, что я уже видел здесь. Огромное пространство, весь верхний этаж был поделён на разного размера помещения, комнаты, залы; перегородки между ними то поднимались почти до крыши, а иногда были чуть выше человеческого роста. Паола с загадочной улыбкой коснулась рукой какой-то маленькой кнопочки, и вдруг тёмная плоскость над нами на глазах стала светлеть, и я увидел звёзды, а яркий лунный свет залил всё вокруг. Крыша была стеклянной, а прямо перед нами раскинулся широкий зал с полом, отделанным гранитом, покрытыми светлой глянцевой краской стенами и ажурными решётками вместо окон. Паола с силой влекла меня за собой, и уже через мгновение мы оказались в другом помещении, похожем на спальню. Во всяком случае, у стены стояла высокая кровать, напоминавшая деталь из какого-то сумасшедшего конструктора, а дальше, за большим зеркалом-перегородкой, прямо в светлый тиковый пол была вмонтирована огромная круглая ванна. Это был откровенный, махровый модерн, которого я никогда не понимал и не любил, но… Почему-то мне здесь нравилось.

— Это сделал Жан Нувель, и это первый дом, в котором мне захотелось жить. Тебе нравится? — прошептала Паола, прижимаясь ко мне.

И я, не задумываясь, кивнул. Хотя, скорее, я имел в виду не причудливый интерьер, созданный прославленным дизайнером, а горячее, гибкое и такое желанное тело девушки, прижимающейся ко мне. Нежно, едва касаясь, я целовал прекрасные губы, шею, плечи, осторожно снимая с неё всё лишнее. Всё, мешающее моим губам и рукам. С игривым шелестом упало на пол платье, и маленькая, тугая грудь упруго сжалась под моими осторожными пальцами. Крупные соски напряглись и затвердели, и Паола тихим и долгим стоном отозвалась на моё прикосновение, податливо изгибаясь навстречу ласке. Первая волна страсти уже прошла, и меня переполняла не первобытная сила, а тихая нежность к этой прелестной статуэтке из плоти и крови. Не было ни единого места на её теле, которое я не нашёл бы своими губами, и эта сладостная пытка заставляла её метаться в моих руках, сбивая белую гладь простыней. Смуглая кожа казалась матовой в ярком лунном свете, льющемся на нас с небес. Точёные формы, тончайшая талия, непостижимым образом переходящая в широкие, полные бёдра и длинные, бесконечно стройные ноги — словно резец гениального ваятеля прошёлся по куску тёмного мрамора, с ювелирной точностью отделив всё лишнее. И это чудо, это совершенство было всецело подвластно моей воле, моему желанию, моей страсти, которую я отдал ей без остатка, вновь и вновь погружаясь в её тело. Эта ночь останется в моей памяти навсегда, в ней было что-то волшебное, то, что бывает в жизни лишь однажды и никогда не повторяется вновь. Казалось, что наши тела не знают усталости, мы расставались лишь на мгновение, чтобы слиться опять, забывая обо всём.