Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)

Париж для меня — отнюдь не город, и даже не географическое понятие, скорее, это состояние предметов, тяготеющих к неизменности, которое распространяется не только на Елисейские Поля, собор Парижской Богоматери и башню Эйфеля, оно охватывает все без исключения площади, сады, улицы, переулки и закоулки этого города. Фешенебельная Avenue Foch являла собой образец подобной стабильности, её дома словно замерли в плотном киселе времени, лениво прислушиваясь к приглушённому шелесту пролетающих мимо автомобилей круглыми ушами-блюдцами спутниковых антенн. Отпустив такси на площади, я медленно двинулся пешком, изо всех сил стараясь удержать в себе удивительное ощущение покоя, внезапно снизошедшее на меня. Ещё издали я увидал дом номер 27, окружённый цветущими деревьями, веткам которых едва хватало места за высокой металлической оградой. Жалюзи в окнах третьего и четвёртого этажей были опущены и, несмотря на все старания, мне так и не удалось приметить цветочные горшки с красной геранью, выставленные на все подоконники. Даже опытный разведчик вынужден был бы признать — явка чиста. Мне не оставалось ничего другого, как войти в калитку и, поёживаясь под бдительным глазом телекамеры, открыть парадную дверь своим ключом. Дело в том, что в доме номер 27, как раз на третьем и четвёртом этажах размещалась моя собственная квартира.

Эта квартира была подарком отца, преподнесённым на моё семнадцатилетие. В те времена отец ещё надеялся крепче привязать меня к Парижу, где с избытком хватало элитных учебных заведений. Как и любой родитель, он желал создать все условия для поступательного движения по жизни единственного наследника миллиардов семьи Дюпре, что само собой подразумевало моё обучение как минимум в Ecole Normale Superiere и так далее, далее, далее… Если бы всё случилось так, как рассчитывал Серж Дюпре, то сейчас я наверняка был бы одним из уважаемых граждан Франции. Но всё получилось совсем не так.

— Добрый день, месье Дюпре, — подчёркнуто вежливо поздоровался консьерж, вышедший мне навстречу. Под светлым пиджаком этого молодого человека легко угадывалась кобура, а в комнате по соседству дежурили ещё трое-четверо не менее крепких «консьержей». После гибели Этель Рихо сделал определённые выводы. По большому секрету эстонец сообщил мне, что два года назад отец распорядился выкупить у прежнего владельца этот дом, и теперь весь первый этаж был отведён людям из службы Рихо, которые охраняли здание круглосуточно. Больше всех повезло семействам мэтра Понте, модного парижского адвоката, и владельца сети магазинов д’Арсье, которые являлись моими соседями.

— Ваша почта, месье. — Консьерж протянул мне несколько газет и конвертов.

— Как вас зовут? — спросил я, принимая из его рук пачку совершенно ненужной мне макулатуры. Слишком давно я был здесь в последний раз. Никому не придёт в голову прислать по этому адресу что-нибудь путное, а газеты я бросил читать ещё лет восемь назад, вконец отчаявшись научиться отличать в них правду от лжи.

— Гаспар, месье, — он вежливо склонил голову. — Что-нибудь ещё?

— Скажите, Гаспар, где сейчас моя машина?

— И машина, и мотоцикл находятся в подземном гараже дома, месье. Господин Эвер счёл, что держать их на прежнем месте было слишком рискованно.

Так я и думал. Огромный зелёный «Бентли» выпуска 1959-го и мощный мотоцикл «Харлей» прежде содержались в гараже компаниии «Ламборджини», офис которой размещался на соседней rue Paul Valeri. На эту улицу вёл запасной выход из дома, что в некоторых случаях создавало дополнительные удобства для меня и всегда служило дополнительным неудобством для охраны. К сожалению, и «Бентли», и «Харлей» были малопригодны для езды по большому, но тесному Парижу, так что известие об их «переселении» меня не слишком расстроило.

По неведомой мне причине в этом доме отсутствовали лестницы, за исключением разве что пожарных. Лифт доставил меня на третий этаж, и, открыв могучую бронированную дверь простеньким на вид ключиком, я наконец-то оказался в квартире. Два этажа, более трёхсот квадратных метров — видимо, отец предполагал, что со временем я придумаю, чем и как занять это пространство. Забавно, как любит говорить Рихо. Комната в ленинградской коммуналке в доме 2/9 по улице Херсонской, служившая мне приютом в течение долгих шести лет, была не более двадцати метров, но почему-то в ней я чувствовал себя гораздо уютнее.

На первом этаже всё осталось по-прежнему. За два года, прошедшие с тех пор, как я в спешке покинул эту квартиру в последний раз, изменения произошли лишь на втором этаже. Там, где погибла Этель. Огромная спальня была полностью перестроена, но все работы велись без меня, о результате я мог судить только по первоначальному проекту и фотографиям, которые строительная фирма исправно высылала мне в Брайтон. И, если уж совсем честно, никакого интереса ко всему этому я не испытывал. В огромном, прекрасном, нежно любимом мною Париже нашлось одно место, которое и по сей день оставалось мне совершенно чуждым, — и это была моя собственная квартира.