Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)

— Приятного аппетита, Виталий Борисович, — вежливо сказал я.

— А, Дюпре! — обрадовался майор. — Рад видеть вас живым и здоровым! Мы с шефом…

— Я тоже рад вас видеть, майор, живым и здоровым, — сказал я, не сильно покривив душой.

Он в ответ лишь махнул рукой и тут же поинтересовался озабоченно:

— Послушайте, Дюпре, зачем вы запираете этот сундук с вином? Это же неудобно, каждый раз нужно искать ключ…

— Это миссис Дакворт, моя экономка, — ответил я нехотя.

С этим «сундуком», как обозвал майор винный погреб, я в своё время намаялся так, словно копал его своими руками. Признаюсь, в числе прочих эта идея тоже витала в моём воспалённом мозгу, но поскольку уже имевшийся в доме подвал не позволял по целому ряду причин превратить себя в классический винный погреб с постоянной влажностью и температурой 11 градусов Цельсия, то мне пришлось идти другим путём. Найдя во Франции соответствующую фирму, я за 6000 долларов купил у них огромный шкаф, рассчитанный на полторы сотни бутылок и снабжённый уймой всякой электроники, которая должна была следить за тем, как живёт моё вино. А сколько было проблем у рабочих, которые пытались впихнуть эту громадину в дом? Кончилось всё тем, что пришли другие рабочие и разобрали одну из кухонных стен, чтобы после вноса «сундука» построить её заново. Зато своей коллекцией вин я мог по праву гордиться, а уж как ею гордилась миссис Дакворт… Она и ввела это правило — запирать шкаф на ключ.

— Вот-вот, — проговорил Рихо, вальяжно входя в кухню и обращаясь ко мне. — Видишь? Что я тебе говорил? От хорошей жизни у Виталия Борисовича стала развиваться тяга к роскоши. Что попало он не пьёт, предпочитает «Chateau Lafite-Rothschild», да ещё какого-то года… Как вы говорите, полковник, какой год особенно хорош?

— 1976-й, — радостно сообщил Дмитриев, отправляя в рот очередной кусок телятины. — А что касается этого вина, — он ткнул освободившейся вилкой в стоявшую перед ним бутылку, где от вина оставались одни воспоминания, — вы уж меня извините, Дюпре, но вас явно обманули.

— Фигляры. Оба, — сказал я, подводя итог всему увиденному. — Дешёвые фигляры, вот вы кто.

— Ничего себе — дешёвые, — обиделся Рихо, направляясь прямым ходом к холодильнику. — Мы очень даже недешёвые, правда, полковник?

— Очень дорогие фигляры, — подтвердил тот и озабоченно спросил у меня: — Надеюсь, вы не хотите есть? Мы, знаете ли, уже поужинали.

— Почему — полковник? — спросил я у Рихо, который с брезгливой миной изучал содержимое холодильника.

— Я его произвёл сегодня, — пожал плечами эстонец. — Надоел, понимаешь, куррат райск. Пусть будет полковником. — И пожаловался: — Представляешь, он ещё медаль требовал. Слушай, а пива у тебя нет?

— Пива у меня нет, — сказал я холодно. — Более того. Терпение у меня тоже закончилось. Слушайте меня внимательно, дорогие гости: сейчас я иду наверх, переодеваюсь и привожу себя в порядок. А когда я спускаюсь вниз, мой кофе уже стоит на столике в гостиной, рядом с моим креслом, а вы оба смирно сидите рядышком и ведёте себя как рядовые Советской армии первого периода службы. Вопросы есть?

— Никак нет! — хором рявкнули эти клоуны. — Разрешите выполнять, гражданин генерал?

— Разрешаю, — махнул я на них рукой.

Когда я спустился в гостиную, горячий кофейник действительно стоял на столике. Правда, на моём месте вольготно устроился Виталий Борисович, но зато рядом были придвинуты ещё два кресла. Все вместе они образовывали правильный полукруг перед камином, в котором весело потрескивали сухие дрова.

— Совсем как у нас на даче… — тихо произнёс Дмитриев, невидящими глазами глядя куда-то сквозь огонь. — Отец любил, когда мы собирались перед камином. Мама, сестра… я.

— Андре? — позвал меня Рихо из кухни.

Я подошёл к Дмитриеву и молча положил ему руку на плечо. Что я мог сказать этому человеку, что мог сказать я, никогда не знавший до конца, что это такое — Родина? Он всё потерял, я — ничего не имел…

— Вы живы, майор. Живы ваши дети, а значит, будут жить дети ваших детей. Это — важно, и это — много.

— Дети… Дети — это… Всё. — Голос его дрогнул, и он отвернулся, пряча глаза. — Идите, Дюпре. Вас зовут.

Когда мы с Рихо вернулись в гостиную, нагруженные кофейными чашками и бокалами, Дмитриев как ни в чём не бывало изучал висевшие на стене укиё-э Китагавы Утамаро.

— Симпатичные картинки, — сообщил он доверительно. — Только почему такие маленькие?