Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)

— Проблема вовсе не в том, кто из вас более виноват в случившемся. Главное, на мой взгляд, заключается в том, как нам всем выбраться из этой ситуации.

— Это уже не проблема, Андре, — отвернувшись, тихо сказала Паола. — Лично у меня нет выхода.

— А как же… Ты говорила с… — Я никак не мог произнести слово «отец». — С месье Дюпре?

— Нет. Я четыре раза пыталась связаться с ним, и… бесполезно. Он не желает говорить со мной. Всё кончено, Андре…

Она опустила голову. Тонкие пальцы нервно теребили край старой скатерти, прядь волос свисала вниз, закрывая от меня часть её лица, но и так я прекрасно видел — силы Паолы на пределе. Ещё чуть-чуть — и она расплачется. Выразительно взглянув на сидевшего в глубоком кресле Давида, я без околичностей взглядом указал ему на дверь. В сложившейся ситуации консультант нам был не нужен напрочь. Он это понимал не хуже меня, поэтому молча выбрался из своего убежища и, учтиво поклонившись не обратившей на это внимания Паоле, тихо покинул комнату. А я присел перед ней на колени, крепко и очень нежно обняв её за бёдра и уткнувшись лицом в холодные, узкие ладони. Какое-то время она сидела без движения, прижавшись грудью к моей голове, а потом я услышал тихий, наконец прорвавшийся на волю полувздох-полувсхлип. Высвободив руки, Паола порывисто обняла меня, прижимая к себе, и душившие её слёзы полились чистой, лёгкой рекой, придавая вкус соли нашему поцелую.

Комната была погружена во тьму, и только слабые намёки на бушующую снаружи лунную ночь прорывались сквозь частую решётку деревянных ставень. В этом призрачном свете смуглое тело Паолы казалось матовым, лишь узкая полоска на крутых бёдрах светилась белизной незагорелого тела. Она лежала на спине, тесно прижавшись всем телом ко мне, и шёлк её кожи будоражил мою кровь, пробуждая к жизни очередную волну страсти. Мягкими, нежными касаниями поглаживая тугую, устремлённую вверх грудь, я осторожно сжал крупную ягоду соска. От этого прикосновения по её телу прошла волна дрожи, и она ещё плотнее прижалась ко мне.

— Ну прекрати, Андре, мне щекотно, — с нервным смешком прошептала Паола и тут же добавила, словно оправдываясь: — Ты же всё равно больше не можешь…

— Это я тогда не мог, — резонно заметил я, всё настойчивее поглаживая её гладкие бёдра и постепенно забираясь по ним всё выше и выше.

— С тех пор прошло… ну, довольно много времени. Потрогай… видишь, как всё изменилось?

— О! Ты… обманщик и… — Она замолчала на полуслове, прогибаясь всем телом навстречу мне и со стоном принимая в себя то, что ещё недавно казалось уже ни на что не годным.

— Знаешь, Андре? — задумчиво сказала Паола, когда мы некоторое время спустя уютно лежали в объятиях друг у друга. — Я много думала все эти дни. О тебе. Точнее, о нас, — тут же поправилась она.

— Наверное — гадости? — улыбнувшись, спросил я.

— Нет, почему гадости? Я… знаешь, мне кажется, что я смогла бы жить так, как живут все остальные… Я буду твоей маленькой женой, и вместе нам будет совсем-совсем не страшно, правда? А потом я рожу тебе мальчика. У нас будет много детей и дом, красивый и просторный, на самом берегу моря…

Она мечтательно улыбалась, уткнувшись в моё плечо, а я нежно и ласково поглаживал её короткие спутанные волосы и думал, думал… Наверное, я всё-таки пессимист и склонен к поиску дерьма даже в шоколадных конфетах, но таким уж я уродился. В самом прямом смысле этого слова. Всем сердцем веря ей и желая, чтобы каждое слово Паолы стало реальностью, я какой-то самой дальней, самой трезвой и безжалостной частью рассудка понимал, что… этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Слишком мы разные, слишком много в нас заложено разных граней. Сегодня жизнь повернула нас и на миг соприкоснулись самые схожие, близкие друг другу части наших душ. Но утром наступит «завтра», и будет новый поворот. У меня никак не шла из головы фраза, сказанная Давидом в машине: «Вы изменили позиции всех участников этой игры. И то, что было вчера, завтра уже будет отдалённой историей». Завтра…

Паола страдала, потому что лишилась многого. Я отказался от многого, чтобы не испытывать страданий. Забавная игра ума, парадокс, но мне было мучительно больно именно от того, что я знал .

Паола заснула буквально у меня на руках. Бережно укрыв её простынёй, я осторожно встал и на цыпочках подошёл к окну. Сигареты лежали на подоконнике. Взяв пачку, я машинально выбил одну, потянулся за зажигалкой и… замер. Внизу, прямо под окном, послышался какой-то металлический звук. Напряжённо вслушиваясь в оглушительную тишину, я усиленно отгонял от себя то, в чём уже практически не сомневался: там, у дома, враг. И — возможно, уже не только у дома. Разом обострилось восприятие, и я, ещё не услышав, знал наверняка — кто-то поднимается по лестнице. И это не Давид и не хозяйка дома. Крадучись, я тенью скользнул к кровати и, одной рукой зажав Паоле рот, второй сильно встряхнул её за плечо. Она проснулась мгновенно, успела испугаться, и только моя рука помешала ей вскрикнуть.