Владимир Князев - Игра втемную

Генерал тряхнул головой, отгоняя жуткое видение. Вытащил платок и вытер с лица и затылка холодный пот. Судорожно передернулся и оглянулся вокруг. Страх еще не покинул его. «Почудится же такое. И, как явно. Бр-р. Нет, определенно, мне надо хорошо отдохнуть и расслабиться. Что-то нервы совсем расшатались». Он подошел к селектору и нажал кнопку.

— Что с моим ужином?

— Ужин готов, сеньор… Только, прошу прощения, Лючия не сможет Вам его, как следует подать. Придет Фелисия.

— Что еще? — повысил голос генерал.

— Понимаете, женская физиология… Она…

— Физиология?! Да они что там, сговорились что ли? — взревел Гонсалес, — Всех сгною в рудниках, шкуры на ремни пущу. У меня тоже физиология!!! — он схватил со стола тяжелую хрустальную пепельницу и с силой запустил ее в стальную дверь. Осколки, мелким бисером рассыпались по каменному полу…

Ночная прохлада, мягким, влажным покрывалом накрыла безбрежный лесной океан. Смешение красок черного неба и изумрудно-малахитовых джунглей, разбавленных мерцанием звезд, создали, поистине, фантастическую декорацию предстоящего феерического зрелища. Его основные роли давно распределены великим режиссером — природой. Периодически меняются лишь актеры, в силу различных причин. Зрителей на этом спектакле не бывает. Любой, попавший в яркий свет лунного софита, вольно или невольно, становится участником представления… Т-с-с… Невидимый оркестр цикад отыграл прелюдию и в сопровождении легкого ветерка дующего в органные регистры листвы, уже начал свою основную партию. На подмостки выходят первые действующие лица. Они ухают, издают приглушенный рык, шуршат в траве, хлопают крыльями. Они ищут своих партнеров по сцене. Кем те окажутся, Пьеро или Арлекино, жертвой или палачом — определит его величество, случай. Без этого нельзя. Невозможно. Исчезнет вся драматургия сюжета, интрига. Ведь, именно поэтому, места отыгравших себя, не вносящих в действо ничего нового, лицедеев, занимают молодые, талантливые герои. Их игра несет с собой какую-то непредсказуемость, новый поворот, какое-то неистовое стремление к совершенствованию. Ему же предела нет. Именно поэтому, на протяжении многих тысячелетий, изо дня в день, точнее, из ночи в ночь, пьеса производит ошеломляющий фурор. Так было, есть и будет. Изменить закон жанра — значит, нарушить природный баланс, пропорцию. Это катастрофа. Пусть не сиюминутная, но катастрофа… Занавес опустится с первыми лучами восходящего солнца. Спектакль прервется, но ненадолго. Лишь на время дневного антракта. А пока…

В доме шамана все спали. Колдун, Гомес и Мельник — внутри, Сергей, укрытый плотным покрывалом — на террасе. Рядом с ним, сидя на табурете и склонив голову на колени, мирно посапывала Селесте. Где-то в округе, невидимой тенью бродил Саид. Поделив ночь пополам с Игорем, они охраняли подступы к жилищу. После исчезновения группы Андреева, Гонсалес мог организовать ее поиск, обнаружить трупы своих бойцов и устроить массовую облаву, что было бы весьма некстати. Нужны, хотя бы, еще сутки, чтобы майор пришел в норму, если конечно, прогнозы колдуна верны…

Сергей что-то пробормотал. Селесте, мгновенно встрепенулась и с тревогой посмотрела на него.

— Что?… Что тебя беспокоит? Только скажи. Я все сделаю… — она промокнула его губы влажным марлевым тампоном.

— Се-лес-те… — с трудом, по слогам произнес Андреев. Веки дернулись один, другой раз и с третьей попытки ему удалось открыть глаза. Девушка закусила зубами свой маленький кулачок, чтобы не закричать от радости. «Хвала Богам! Он вернулся».

Майор обвел взглядом вокруг себя. Приподнялся на локтях. Посмотрел на Селесте.

— Где я? Почему мне знакомо твое лицо? Кто ты?

— Серж, мой милый Серж! Это же я Селесте, — затараторила она, — Неужели ты не помнишь меня? Я та девочка, из деревни охотников, которую сожгли бандиты Гонсалеса. Мы сейчас у шамана. Ты был болен. Он тебя лечил. Помнишь Гомеса, Мельника, Саида? Они все здесь и будут очень рады, узнав, что ты очнулся.

В этот момент, лицо Сергея отражало отчаянную борьбу мыслей. Оно, то прояснялось, то вновь становилось задумчивым, то перекашивалось, словно от неимоверной боли. Он сел на кушетку. Сжал кулаками виски и крепко зажмурил глаза. Память отчаянно сопротивлялась и не хотела возвращаться, но какая-то неведомая сила, медленно, но с упорством бульдозера расчищала путь в лабиринте мозговых извилин и тащила ее за собой. Прошло несколько минут, прежде, чем он произнес: