Ф. Скаген - Виктор! Виктор! Свободное падение

Неожиданно прорезался Холменколлен: «Пока что лучшее время сохраняется у Аутио, вторым идет Иванов. А как там наш Ларс Эрик? Табло показывает две минуты двадцать восемь секунд, еще ему идти минут пять. А что там у тебя, Хокон?»

«Только что прошел Вассберг. Этот швед сегодня идет очень мощно. Он на двадцать семь секунд опережает Бурлакова. Но вот на склоне появляется спортсмен в синей форме…»

Щелк.

Одним прыжком Мортен оказался у транзистора и выключил его.

Кипя от злости, он надвинулся на нее:

— Я не собираюсь этого терпеть. Ты являешься сюда…

— Сядь.

— Чего тебе надо? Поздно нюни распускать, проклятая ш…

— Сядь.

И тот же властный огонь в глазах, заставивший его повиноваться. Подмышки взопрели потом.

— И, ради Бога, выбирай выражения. Чего мне нужно? Сейчас расскажу. Начнем с начала. Рассуждала я так… Ловко заверчено. Типичный Мортен Мартенс, когда он в блестящей форме. В море он, конечно, не бросался. Нет, он осуществил свою юношескую мечту, он ведь такой наивный. Где? На Свартнаккене, конечно. Сегодня рано утром, часов в шесть, я села в машину… да, у меня теперь тоже машина.

— Но…

— Я сверилась с картой. Вспомнила, что тогда мы прошли Хьервогсюнд. Там я наверняка смогу взять напрокат лодку, подумала я. Все прошло отлично. Я постучалась в какой-то дом, хозяин оказался милейшим человеком. Сказала, что я фотограф-орнитолог и хочу пофотографировать в шхерах. Здесь, по слухам, гнездятся редкие виды птиц. Альбатрос-чернобровник, например…

— Черно-что?

— Чернобровник. Причем это правда. Я вчера созванивалась с консультантом по охране окружающей среды. Мне ж нужен был убедительный предлог. Хозяин дома оказался сама любезность. Даже одолжил мне штормовку. Правда, ехать не советовал. Потому что обещали шторм. Но, как видишь, все обошлось. Хотя под конец действительно поднялась волна.

— А альбатрос? — ему приходилась играть по ее правилам. Ирония была единственным понятным ей языком.

— Он куда-то спрятался. Но я встретила морского волка. А ты наверняка ничего подобного тут и не подозревал. Ты вообще не отличаешь чайку от крачки.

Она допила кофе и закурила.

По правде говоря, он готов был стерпеть хоть что, лишь бы узнать, что у нее на уме. Извечная привычка Кари — тянуть кота за хвост.

Ей нравится изводить других неизвестностью. Во всяком случае, это не сентиментальная попытка примирения, и не визит вежливости. Нет, она собирается отыграть в этой ситуации что-то для себя. Потому и держится так самоуверенно. Значит, у нее на руках козыри.

— Кстати, как ты вообще?

Сколько ему еще стелиться? Другой мужик давно б врезал ей, а может, и убил.

— Это мое дело, — тихо выдавил он. До сих пор ему удавалось обуздывать себя… Надо держаться, и перейти в наступление.

— Ты собирался торчать здесь до приезда Нурдванга? Жить на рыбе, морской воде и онанизме?

Неимоверным усилием он подавил вспыхнувший румянец.

— Хватит! Всему есть предел, даже когда речь идет обо мне.

Она промолчала. Видно, почувствовала, что переборщила.

— Заруби себе на носу… Я здесь не для того, чтобы навредить кому-то. Я хотел… найти себя. Смейся сколько влезет. Но надеюсь, ты никому не говорила, что собираешься сюда?

— Найти себя? Что за дешевый психоанализ. Ты давно с этим определился. Твоя роль — мальчик… Было время, мне это даже нравилось… И расслабься, своими подозрениями относительно твоего убежища я ни с кем не делилась. По определенным причинам.

Вот оно, подумал он. «По определенным причинам». Он воспользовался случаем для распасовки мяча:

— Кари, ты понимаешь, что я могу удержать тебя здесь силой. Не отпустить никуда?

— Ошибаешься. Я предупредила хозяина лодки, что вернусь еще засветло. И если что, он начнет поисковые работы по полной программе. Если у тебя есть в запасе другие столь же смелые идеи, милости просим.

— Какого рожна тебе нужно? Вывести меня из себя? Унизить как никогда изощренно? Ты что, не понимаешь — между нами все кончено!

— О да… — Она вдруг переменилась. Подняла голову и поиграла глазами, словно прислушиваясь к морю и ветру. Сарказм скатился с нее, как капли дождя со штормовки. Она посерьезнела, и голос зазвучал низко и проникновенно: — Ты когда-нибудь… задумывался, что ты значишь для Аниты?

— Я… — Такого вопроса он не ожидал. Он положил трубку, подошел к шкафу и налил себе выпить. Осталось на донышке. АНИТА.

Он пил и вспоминал стеклянную дверь, к которой прижимался тогда лбом. Сочельник. Она легким шагом перебегает дорогу, как человек, разделавшийся с тягостной обязанностью. Анита Ларсен, четырнадцати лет. Он не заплакал, просто подумал: со мной она разделалась. Откуда такие мысли? То ли легче думать так, то ли ему не хотелось увидеть все это иначе?