Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Или убийцы. Эти вообще никак не могли связать меня и убитого Четыре Глаза. Ну, опознал, ну и что? Не их же, а труп.

Единственное правдоподобное объяснение моего настороженного удивления — соседи снизу, которые могли прийти и призвать меня к ответу за устроенный вчера над их головами погром. Но тогда какого черта они ждали всю ночь? Могли бы прийти сразу и начистить мне лицо, пока я еще находился в непрезентабельном состоянии, похожий на планктон.

Нет, определенно, бояться мне было нечего.

Звонок повторился. И, пока я, кряхтя, как дед Мазай, перевыполнивший норму по спасению зайцев в четыре с половиной раза, вставал, искал в темноте халат и затягивал на животе его пояс, он прозвенел, коротко и требовательно, еще трижды.

Осторожно, стараясь особо не раскачиваться на ходу, чтобы не тревожить понапрасну больную голову, я прошел в прихожую, щелкнул выключателем и, сощурившись под ударившим в глаза ярким светом дневной лампы, открыл защелку и распахнул дверь.

Оттого, что я был ослеплен, я и не смог оценить сразу всю открывшуюся передо мной картину. А она была следующего содержания. У порога, держась правой рукой за стену, а левой — за ребра, стоял Ян Литовец. Человек, с которым я делил одну на двоих таксерскую «Волгу» и некоторые, возникающие то у меня, то у него, проблемы. Короче, мой сменщик. И я припомнил, что по потолку спальни минуты две-три назад пробежали зайчики автомобильных фар. Я тогда еще слегка удивился — кого занесло в такую рань в наш тихий двор? Но, оказывается, это был всего лишь Ян.

Лицо напарника походило не сказать, чтоб на отбивную, но на палитру художника — точно. На подбородке с левой стороны синел обширный фонарь, все сине было и вокруг глаз. Нос распух, уши тоже увеличили свои габариты в пару раз и горели ярко-красным пламенем, как и половина лица, не покрытого синевой.

— Ты дома? — язык у него шевелился хреново. Не лучше, чем у меня в тот момент, когда я проснулся. А то и хуже.

— Как видишь, — я осторожно взял его за талию и помог войти. — Идем в спальню. На кухне тараканы забаррикадировались, никак выкурить не могу. И водометы пробовал, и слезоточивый газ. Из гаубицы прямой наводкой бил — ничего не помогает. Может, атомную бомбу сбросить, как думаешь? — я молол чушь, стараясь заговорить его до такой степени, чтобы он забыл о боли. Хоть немного. Как он себя чувствует при такой раскраске, я примерно представлял. Приходилось, знаете ли, испытывать.

— Да заткнись ты, — усмехнулся Ян одними губами. Уже успех. Переставлять ноги, каждый раз преодолевая болевые пороги и при этом растягивать губы в подобие улыбки — половина подвига, не больше и не меньше.

Я провел его до кровати, усадил и пошел в ванную. Намочил под струей холодной воды штуки три полотенца, вернулся и наложил компрессы на те места, которые пострадали больше всего.

— Ну, давай, рассказывай, какой такой Пикассо в кубическом периоде над тобой поработал.

— Какой, к черту, Пикассо, — возразил Ян. — Сплошные передвижники. Черт, больно-то как! — он потрогал ребра. — Три человека, Мишок. Еле монтировкой отмахался. Хорошо хоть, без ножей и пистолетов были, а то угробили бы, как Четырехглазого.

— Так это те же самые были? — встрепенулся я.

— Откуда я знаю? — вяло ощетинился Ян. — Те или не те. Главное, совершенно трезвые были. Сели в такси в районе пятого училища, на Королева попросили остановить. И прямо в салоне звезданули по уху.

— Денег требовали?

— Да, пока двое мной занимались, третий кормушку до блеска вычистил. А, вот! Тебе, наверное, это интересно будет, — он помолчал, с задумчивым видом почистил левую ноздрю, потом продолжил: — И не только тебе. Они сказали, что предупреждали нас. Если мы не будем платить с носа по пять процентов, то нам будет хреново. Будут отлавливать по одному, бить или убивать. В общем, рэкет, насколько я понял.

— Вот оно что, — сказал я. Дело было серьезное. Четыре Глаза пал не от рук случайных полудурков, которым вдруг захотелось пощекотать себе нервы. Четыре Глаза стал первой жертвой программы по запугиванию личного состава третьего таксомоторного парка с тем, чтобы он, состав, делился кровно и потно заработанными копейками. В том, что его смерть — предупреждение всем нам, сомневаться не приходилось. После того, что поведал Литовец-то.

Но, по большому счету, мне-то какое дело, что таксистов нагружают на бабки какие-то беспредельные ребята? Стараниями Макареца я работаю в данном заведении последние дни, а потом ухожу в отставку. И вряд ли меня успеет коснуться этот пятипроцентный налог в пользу местной мафии. А если братьям-таксистам — Яну, Генахе Кавалеристу, Рамсу — это не по нраву, то пусть они разбираются сами. Я же, как школьник перед завтраком, могу с чистой совестью умыть руки.