Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Мои в какой-то степени мазохистские муки прервал нестерпимо яркий свет, вспыхнувший внезапно, как эпидемия дизентерии в тифозном бараке. Его самого, как такового, я не видел, но световая волна с силой обрушилась на веки с той стороны, и это получилось неожиданно больно. Я дернулся и потерял сознание.

Повторный выход из небытия сопровождался негромкой речью. Кто говорил и зачем, сперва разобрать было невозможно. Но, прислушавшись, я узнал много нового и интересного. Про себя и не только.

Беседовали, судя по всему, две медсестры. То ли одна из них сдавала смену другой, сообщая при этом все, что сумела узнать о вновь поступивших больных, то ли они просто другого места не нашли, чтобы потрепаться друг с дружкой, только их гундеж, раздражающе монотонный, зато в плане информативном до жути интересный, все время старался влезть мне в самое ухо. Настырный, как таракан. Но, в отличие от таракана, мешать ему я не стал — информация была нужна.

— В самосвал, Люда, врезались. Или самосвал в них. Я в этом не разбираюсь. То ли ГАЗ, то ли КамАЗ, я в этом тоже не разбираюсь.

Интересно, подумал я, а в чем-нибудь ты разбираешься? Знаешь, чем сосисочная кожура от презерватива отличается? Но встревать в разговор не стал, решив отложить это на потом.

— …Двое пассажиров — насмерть. Самосвал как раз с их стороны врезался. Одного прямо по всему салону размазало — и в гроб класть нечего будет. Не наскребешь. Второго тоже хорошо порвало. Ну, я же говорю — оба насмерть. А этот — ничего. Повернул машину пассажирской стороной под удар — и выжил. Даже кости не поломаны. Головой ушибся сильно да суставы с мышцами помял. Недели полторы в постели проваляется — весь в синяках и шишках будет. От боли дышать через раз будет.

— Кошмар! — проникновенно, как ежовая иголка — в задницу, сказала вторая. — А что с машиной?

— При чем здесь машина?! — удивилась первая. — Люди погибли. А машина — вдрызг. Ее смяло, как консервную банку. Замучались вскрывать. И этого тоже вытаскивать замучались — ноги зажало. Эти, как их, Чип и Дейл… Спасатели, когда привезли его сюда, прямо изматерились все. Вот так. Ну, да таксисты, что с них возьмешь. Они все такие.

Мне понравился ее оптимизм, хотя я и не мог в полной мере разделить с ней это чувство. За свою долгую карьеру я знавал многих таксистов, для которых правила дорожного движения значили больше, чем Слово Божие. Пара-тройка из них так и умерли, ни разу не испытав наслаждения пересечения улицы на красный свет.

Но возражать не стал. Просто открыл глаза и поинтересовался сиплым и неожиданно неразборчивым голосом:

— Дамочки, где я?

Те с изумлением уставились на меня, как будто я спросил у них не эту самую простую вещь, а, к примеру, где тут можно записаться в космонавты. Наконец одна из них, а именно — черноволосая, потертая жизнью красавица лет сорока, если не больше, интересовавшаяся до того (идентификация по голосу), что стало с машиной, констатировала:

— Очнулся, болезный.

— Долго же ты без сознания лежал, — заметила другая, с виду вообще бабушка, многажды перекрашивавшая перья на своей голове и в силу этого почти лишившаяся их.

— Да вы что тут, с хронометром сидели? — раздраженно прохрипел я. — Я совсем не это хотел узнать!

— Пойду, доктора позову, — черноволосая встала и, подрагивая ягодицами, которые у нее все еще имели место быть, вышла из палаты.

Мне, натурально, захотелось плакать. Ну почему люди такие черствые? Отчего бы им просто не сказать: «Так и так, Михаил Семенович, вы находитесь, к примеру, в раю (или в аду, или в детском психоневрологическом диспансере)»? Зачем они с завидным упорством игнорируют мой вопрос?

— Где я?! — я все-таки нашел в себе мужество в третий раз попытаться прояснить ситуацию.

— В больнице, милок, — бабка с полуоблезшим скальпом наконец снизошла до моей особы и решила удовлетворить прущее из меня любопытство. — В травматологическом отделении. Ты в автоаварию попал.

— Это я помню, — не очень уверенно сказал я. Но тут же понял, что действительно помню. Потому что перед глазами, как наяву, вспыхнул ослепляюще прекрасный свет фар встречного грузовика, потом мои резкие, но суетливые, а потому почти бесполезные движения, удар — и летящее на меня безголовое тело уже не раненного, а совсем убитого.

— Тебя помяло сильно, — сказала старуха.

— Это я чувствую, — на этот раз уверенности в моем голосе было на порядок больше.

— Больно лежать-то? — жадно поинтересовалась она.