Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля

Это было нам на руку, и я устроил постоянное дежурство в этом пригороде Берлина, куда уже из‑за Одера явственно доносилась артиллерийская пальба».

« …состояние жителей рейха в те дни можно характеризовать как невероятную смесь истерической решимости отстоять фатерлянд и какой‑то предельной, до конца неосознаваемой растерянности. Всем было ясно, что крах неизбежен, но в это невозможно было поверить. Этой нервотрепки хватало и в государственных органах, прежде всего, в отделениях тайной полиции; и администрациях всякого рода ляйтеров, а также на подступившем к самому порогу фронту. Повсюду пестрели лозунги типа: «Wir kapitulieren nicht!»,* (сноска: «Мы не капитулируем!») и никому в голову не приходило сорвать их или написать на них какую‑нибудь непристойность. Полицейская система рушилась в конвульсиях, не имеющих ничего общего со знаменитой немецкой любовью к порядку. Летучие карательные отряды СС вопреки известной немецкой любви к соблюдению процедуры расстреливали в основном невиновных в отступлении солдат и мирных жителей. Просто хватали и убивали в назидание другим…»

« …назначенный вечер Алекс так и не дождался звонка от Ротте. Мне пришлось напрямую связаться с Густавом, и тот сообщил, что состав, к которому был прицеплен вагон с «подарками» для Хирта, так и не прибыл к месту назначения. «Мертвая голова» потребовал от Крайзе передать Ротте – пусть тот выяснит, где именно застрял вагон. На возражения Густава, что он не может связаться со штурмбанфюрером – связь односторонняя! – Хирт пригрозил расстрелом».

« …это давало шанс!»

« …сигнал от Густава, мы тотчас помчались в Бух. Там заняли позицию неподалеку от радиолаборатории, расположенной возле железнодорожного моста, переброшенного над окружавшей большой Берлин кольцевой автострадой».

« …завел разговор. Он потребовал, чтобы я незамедлительно исчез из Берлина. Сейчас самый удобный момент, настаивал Алекс. Твоя задача – незамедлительно переправить документы Майендорфа в Москву. Если не удастся перейти линию фронта, отправляйся в Бранденбург и дождись прихода Красной Армии в подвале знакомого Густаву менонита.

Алекс–Еско был резок. Рубил воздух ребром ладони.

Таким я его еще не видал. С него слетела всякая аристократическая спесь. Он позволял себе грубые выражения типа – ты не имеешь права тянуть резину… ты просто обязан доставить их руководству.

Я не сразу справился с его атакой. Затем поинтересовался.

— Что значит «незамедлительно»? Именно сейчас?..

— Да.

— Значит, ты предлагаешь мне ради спасения собственной шкуры сбежать в Бранденбург в тот самый момент, когда вы с Крайзе отправитесь на поиски Магди. Так, что ли? Предлагаешь спрятаться в подвале? Ты за кого меня принимаешь, Леха?! Если ты решил устроить партийное собрание, вношу встречное предложение – я поджидаю Крайзе, мы с ним мчимся по указанному адресу, а ты ныряешь в подвал.

— Это не просто глупость! – взорвался Шеель. – Это политическая наивность, если не сказать больше!..

Шеель крепко выругался, чего я никак не мог ожидать от имперского барона, комсомольца и будущего покорителя космоса.

Я спросил.

— Ты что‑то скрываешь, Алексей.

Он долго молчал, потом наконец признался.

— Послушай, Толик, эти документы снимут с тебя всякие подозрения. Если хочешь, можешь сообщить, что достались они тебе в смертельной схватке с предателем…

— Предатель – это ты?

Алекс кивнул.

Мне стало обидно до слез, Николай Михайлович. Я догадывался, к чему он клонит, но мне было важно услышать это из его уст.

Алекс снизил тон.

— Да, товарищ Первый, я не собираюсь возвращаться в Россию! И вовсе не из‑за отца или по причине скрытой неприязни к твоим соотечественникам. В отце я вижу фигуру трагическую, но не родственную, а среди русских я нашел женщину, сына и брата. И марксизм–ленинизм для меня приемлем. В разумных, конечно, пределах. Например, с точки зрения покорения космоса. У меня нет тяги к деньгам, я знаю им цену. Трущев просветил. Я никогда бы не соскочил с поезда, если бы это зависело только от меня.

Я попытался образумить его.

— Ты советский гражданин, Алекс, тебе присвоили старшего лейтенанта. Наградили орденом.

— Крайзе тоже наградили. И что?..

Согласитесь, Николай Михайлович, удар был не в бровь а в глаз. Каюсь, я не сразу нашел довод, который смог бы повернуть ситуацию.

Удивительно, Николай Михайлович, мы беседовали исключительно по–русски».