Михаил Нестеров - Группа особого назначения

— Директором, — Аксенов поднял указательный палец. — Это именно то, что нам пригодится. Если только, повторюсь, мы объявим мальчика в розыск и, как положено, покажем по ТВ его фотографию.

— Покажем.

— Завидую тебе, Коля, — снова вздохнул следователь, — ты самоуверенный, холостой. И почему только ты здесь не со своей командой?

— Об этом я тоже часто думаю, — ответил Кавлис, вспоминая своих боевых товарищей. — Кстати, можно воспользоваться телефоном?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я хочу сделать междугородный звонок, — пояснил Николай.

— Да хоть в Штаты звони.

Кавлис набрал код Москвы и семизначный номер.

Михаил Зенин смотрел телевизор — и уснул. Руки лежат на подлокотниках кресла, голова запрокинута, храпит так, что в серванте звенят фужеры. Богатырский храп, как и положено бойцу бригады «Черные беркуты». Правда, теперь Михаил — бывший боец, спать стал в три раза больше, есть — раза в четыре. И мать кормит его чуть ли не из ложечки, боясь спросить, когда он устроится на работу.

Господи, думала она, хоть бы снова в бригаду не попал. Когда он дома — на душе спокойно. Лидия Сергеевна готова была на вторую работу устроиться, если б представилась такая возможность, но постаралась бы оставить сына дома.

Двадцать шесть лет Мишке, а трясется за него как за маленького. Уходит вечером: «Когда придешь, сынок?» — «Откуда я знаю, мам? — басит от двери. — Сегодня, наверное».

На той неделе Зенин познакомился с девчонкой и повел ее в ночной клуб. А у девушки до Михаила парень был — то ли из какой-то бандитской группировки, то ли одиночка, — но тоже борзый. И встретились они. Полулюбовный треугольник. Одиночка с поцелуями полез к девушке, норковой шапкой боднув на Зенина:

— Твой дружок?

Она от него отбивается, он что-то продолжает бормотать ей на ухо.

И снова:

— Твой дружок?

Как будто Зенин дворняга последняя.

— Да, — говорит Михаил, — я Дружок. А ты бы лучше себя обнял, а то рассыплешься.

Одиночка долго «въезжал». Наконец «въехал». Сбегал куда-то за другом. И нет чтобы попросить выйти, прямо у столиков потасовку затеял. Зенин сломал обоим носы, и они с девчонкой ушли. Правда, местные охранники попытались остановить Михаила, но он отвел одного в сторонку, о чем-то коротко поговорил с ним, и им разрешили выйти.

И вот сейчас ему снится девчонка: хрупкая, тоненькая, как кукла Барби. Но пока яхту не просит, одевается сама — в свое же.

— Миша... Миша, проснись.

— А? — Зенин долго смотрел на мать. — Что такое?

Мать боялась подобного звонка, но он все же прозвучал в тиши их квартиры. Что последует вслед за этим звонком, одному только богу известно.

— Тебе Николай Александрович звонит.

— Кто это? — не понял Михаил.

— Майор. Кавлис.

Зенин расплылся в улыбке, принимая от матери трубку.

— Николай? Здорово! — радостно приветствовал он друга.

— Привет, Миша. Не очень тебя отвлек?

— Да нет, спал. Ты откуда?

— Из Новограда. Ты чем сейчас занимаешься?

— Черт его знает... — Зенин почесал голову. — Ем, сплю, на танцы недавно ходил.

— Не знаю, с чего и начать... Пока я не уверен, но мне может понадобиться помощь.

— Ага, — смекнул парень. — Не телефонный разговор.

— Точно.

— Ну ладно, завтра и поговорим. Поездом долго, я на самолете.

— Спасибо, Михаил. Я надеялся на тебя.

— Как там Костя Печинин?

— Недавно заходил к нему в стрелковый клуб. Вроде нормально.

— Коля, может, мне Хохла прихватить с собой?

— А как у него со здоровьем? Недавно я звонил ему, но он как раз лежал в больнице, разговаривал с его отцом.

— Штопают Женьку, третий раз на операцию лег. Был у него, угораю над Хохлом. Говорю, у тебя нога болит, а ты в кистевой хирургии лежишь! Смотри, говорю, чтобы тебе вместо ноги руку не приштопали.

— Ну, тогда не стоит беспокоить его.

— Коля, ты что, Женьку не знаешь? Хотя бы сказать ему надо, обидится парень.

Кавлис некоторое время молчал.

— Хорошо, Миша, забеги к нему, передай от меня привет. Только сам не задерживайся.

— Договорились, Коля. До встречи. — Зенин положил трубку. — Все, мам, пеки пирожки, завтра улетаю.

Мать ничего не сказала. Вот так же однажды уехал он после визита майора Кавлиса, а вернулся израненный. Но — насовсем. Лидия Сергеевна как увидела его плечо, на котором живого места не осталось, так и опустилась на стул. А он бросил взгляд на едва зарубцевавшиеся раны и махнул рукой: «Подживет».

И снова сын уезжает. Запретить она не имеет права. И разве он послушается? У них свои законы, они знают, что такое дружба, локоть товарища. Сейчас эти понятия в какой-то степени устарели, неведомы «новому поколению». Но сын не смотрится старомодным; он не «выше» остальных, он принадлежит к особой категории людей. Так уж он воспитан, начиная с родителей, заканчивая товарищами и начальниками в бригаде. Но не принудительно, а на примерах, когда видел ужасы войны, глотал их как горячий свинец, когда терял боевых товарищей. И долго еще, спросонок, искал на стуле военную форму. А к гражданской одежде долго не мог привыкнуть.