Михаил Нестеров - Черный беркут

— Здравия желаю, товарищ майор. Разрешите войти?

Николай посторонился, пропуская Сашку Сапрыкина. А в голове пронеслось: «Вот тебе и ответы на все вопросы».

— Рапорт написал? — спросил Кавлис.

— Ну да. — Сапрыкин опустил сумку на пол. — Лехи нет дома?

— Скоро будет.

— А остальные завтра?

Кавлису хотелось обнять этого парня и сто раз сказать спасибо. За все. Самое главное зато, что он вовремя рассеял его сомнения, пришел раньше Ремеза. Да, вот он, ответ. Николай смотрел в глаза Сапрыкину, чувствуя, что его ресницы слегка подрагивают.

Таджикистан, район Нижнего Пянджа

Орешин знал, как на Востоке учат орла быть послушным воле человека. На голову птенца надевают кожаный мешочек и сажают на тонкий канат. Орленок цепляется за него лапками. Канат раскачивают, птица, ничего не видя и не понимая, ждет хотя бы минутной передышки. И дожидается ее, когда с головы убирают колпачок и подставляют орленку руку, на которой птица чувствует себя уверенно, спокойно. Потом начинают все сначала до тех пор, пока гордая птица не сделается покорной, забудет о воле, свободном полете, начнет охотиться для человека.

Игорь уже сходил с ума, однако угасающее сознание твердило: «Я не орленок. Я знаю, что все это временно, меня не сломить... не сломить... Лишь бы слова Безари оказались правдой, лишь бы Вовка был сейчас на свободе, но не здесь, где-то рядом. А вдруг Безари обманывает? Может, Вовка тоже у них? Нет! Нет! Только не это...»

Анны больше нет... Безари мог не сообщать ему об этом ежедневно. Орешин душой, сердцем чувствовал, что больше никогда не увидит ее. А вот Вовка... Он жив.

Основной пыткой для Орешина была надежда. Хотя он знал, что надежда нечто бесплотное, что живет в душе. Он все время повторял себе: «Стоп! Полного поражения еще нет». И, как орленок, с надеждой смотрел вдаль.

Но главная пытка — страх перед своей памятью. Она не давала ему ни секунды передышки. Безари знал, что делал.

Сегодня Игорь терял сознание несколько раз, и, когда медленно возвращался из небытия, перед его глазами всегда торчали прутья клетки, кругом раскаленный песок: жар над головой такой, что провалы в сознании слились в нечто целое, гудящее, мутное с невыносимо ноющей болью во всем теле. Иногда он чувствовал жар внизу живота, когда мочился под себя.

Безари присел возле клетки и долго смотрел на пленника. Несмотря на жару, куртка его униформы была застегнута на все пуговицы. Защитного цвета панама бросала тень на глаза.

— Знаешь, что общего между пением соловья и собакой, задирающей лапу на куст? — Полевой командир засмеялся. — Не знаешь? Оба помечают свою территорию. Ты, собака, метишь сейчас свою. Это твоя территория. Я готов прекратить твои страдания, ибо ты уже наполовину стал собакой: завой, Назир! Залай! И я тут же пристрелю тебя. Клянусь! — Безари приложил руку к груди. — И ты навсегда избавишься от образа твоей жены. Ведь ты все время вспоминаешь ее? И сейчас ты думаешь о ней. О, она была красива! Мои люди оценили это. И твой сын, Назир, быстрее станет мужчиной, ведь он видел, как это делается. А хочешь воды? Я велю принести тебе много воды. Эй! — Безари окликнул своего воина. — Вытащите его из клетки и дайте воды.

Орешин долго не мог выпрямиться. Каждое движение с хрустом отдавалось в голове. Назойливый рассудок просил его не брать воду, но надежда говорила ему:

«Пей! Пей, тебе нужно выжить».

И милосердно показывала перед его меркнущим взором две ямы: для него и Безари. Одну из них уже засыпали песком.

«Нет, шакал, я увлеку тебя вслед за собой. Пусть мы будем в одной яме, но я буду душить тебя так же, как ты сейчас не даешь дышать мне».

И он пил, чувствуя наждачным кровоточащим горлом, как с каждой каплей силы питают его тело и душу. Только бы не потерять рассудок, выдержать отрезок времени длиною в бесконечность...

Игорь закашлялся, но, боясь, что драгоценная влага выплеснется через рот, плотно сжал губы; вода устремилась через нос.

Безари снова рассмеялся:

— Теперь ты понимаешь, что кудахтать важнее, чем нести яйца? Облейте его водой — и в клетку!

На Орешина обрушился целый ушат воды. У пленника на миг перехватило дыхание, как после контрастного душа. Его снова согнули и втиснули в тесную клетку. Тело приняло уже привычное положение, на глазах русского полковника выступили слезы отчаяния. Он готов был уже завыть, сломаться, чтобы получить свинцовую пулю в голову, которая с каждой минутой мучений приобретала благородный окрас золота.