А. Южный - Зэками не рождаются

Еще через месяц журналист окончательно понял, что про него забыли. В голову лезли всякие мысли. Может быть, сам начальник тюрьмы умер или погиб? Иначе его не стали бы держать так долго. В отчаянии он написал даже прошение о помиловании, где все чистосердечно описал, но душевные пытки продолжались.

Журналист совсем упал духом и даже начал немного заговариваться. И вот ему зачитали приговор и объявили, что его ходатайство о помиловании отклонено. Журналист дико заорал, он понял, что его вот сейчас могут убить ни за что ни про что, и все из-за его глупости и пижонского сумасбродства пооригинальничать. Он забился в истерике, и еще немного — сошел бы, видимо, с ума, когда увидел перед собой наклонившегося к нему начальника тюрьмы, того самого начальника, которого он упросил поместить себя в камере смертника и которого он считал пропавшим.

— Это вы?! — ужаснулся журналист.

— Да, как видите, — но ваша просьба действительно отклонена. И я ничего не могу поделать, милейший.

Журналист от ужаса, сковавшего его мозг, едва смог пролепетать: «Но ведь вы же меня подставили! Помогите мне, пожалуйста, я ни в чем не виноват!» — И он горько зарыдал.

— Успокойтесь, товарищ журналист, попробуем что-нибудь придумать.

Лишь на следующий день журналист, сильно осунувшийся, с диким блуждающим взглядом, вышел на волю.

Но радоваться свободе он не мог. Журналист был сильно потрясен происшедшим и пролежал после этого «эксперимента» целый месяц в больнице.

За это время он перебрал в голове множество способов мести и решил разделаться с начальником тюрьмы. В конце концов журналист купил у одного контрабандиста «Вальтер» и пришел к нему на прием.

Начальник сидел в кресле и что-то писал. Когда он увидел журналиста, то радостно привстал и сказал:

— Кого я вижу! Ну, так расскажите, какое ощущение вы испытали в камере смертников? Вы еще не написали статью об этом?

— Послушайте, милейший, — перебил его дрожащим от гнева голосом журналист. — Я пришел убить вас.

— Меня? За что?! — удивленно и, как ни странно показалось журналисту, спокойно спросил блюститель законов.

— За те страшные душевные муки, которым вы подвергали меня несколько месяцев. Вы просто мерзавец! Душегуб!

— Да, — рассудительно и очень спокойно проговорил начальник. — Тогда бы вы не смогли по-настоящему пережить и испытать страдания и муки обреченных! Я просто вынужден был сделать это в ваших же интересах. А вы в знак благодарности еще угрожаете мне пушкой. Можете стрелять, но если вы убьете меня, вы уже не сможете поведать людям о тех чувствах и муках, которые вы испытали, оказавшись в вонючей яме и дрожа от страха, словно мышь в западне. Подумайте об этом. Ведь вы же настоящий профессионал, а искусство требует жертв.

«Пожалуй, этот кретин все же прав», — подумал про себя служитель пера.

— К тому же, если вы добровольно положите эту штуковину мне на стол, я гарантирую вам свободу. Я, в свою очередь, приношу вам глубочайшие извинения за все те страдания и муки, каким вы были подвергнуты. Но ведь я это сделал ради вас, ради искусства.

Теперь журналист окончательно понял, что перед ним сидит настоящий идиот, а в этом случае казнь бессмысленна.

Он зло выругался, кинул пистолет на стол и, резко повернувшись, вышел из кабинета.

Шеф тюрьмы спокойно взял оружие, в котором не оказалось ни одного патрона, усмехнулся и положил его в стол. Потом снова как ни в чем не бывало продолжал писать рапорт об уходе в отставку.

Целых три года понадобилось Виктору, чтобы он, наконец, поверил, что действительно волен идти и ехать куда захочет, и есть, что захочет, любить того, кого захочет.

На железнодорожном вокзале Виктор и Тоня, крепко, почти страстно взявшись за руки, медленно протискивались сквозь толпу пассажиров, среди которых было много разного рода коробейников и коммерсантов с тяжелыми поклажами и тележками, которые настырно и нагло пробивались к вагонам, решив во что бы то ни стало первыми урвать себе удобное местечко, их не интересовало, что они при этом могли кого-нибудь раздавить или придавить — это было в порядке вещей.

На привокзальной площади к ним беспардонно начали приставать таксисты и шофера-частники, им хотелось подзаработать, ведь приезжих курортников с богатого Севера, обладающих заветными «длинными» рублями, так легко облапошить. Такое назойливое приставание водителей было неприятно Осинину, и ему было за них стыдно.

— Эй, землячок, поехали, недорого возьму.