Владимир Моргунов - Ветер Занскара

Возвращаюсь в комнату. Стрела торчит в постели. Я сделал для себя сон явью, а теперь явь становится похожей на сон. Не самый приятный сон. Стрелу удается легко вытащить, хотя она вошла глубоко, прошив матрац насквозь. Конец стрелы не зазубрен, стрела представляет из себя стальной прут диаметром миллиметров в пять. Воткнулась она куда надо, на этом месте была моя грудная клетка. Пробую пальцем остро заточенный конец, потом нюхаю стрелу. Нет сомнений, ее смачивали какой-то жидкостью. Сколько же еще попыток они предпримут?

Утром после ночного визита у меня звонит телефон, очень рано звонит, в половине седьмого. Незнакомый голос спрашивает Горюнова Николая Семеновича. Я отвечаю незнакомцу, что ему повезло и он попал как раз на Горюнова. Тогда человек на том конце провода представляется: следователь городской прокуратуры Ищенко. Эта фамилия мне знакома, моментально вспоминаю мужчину в синем костюме и розовом галстуке. Ищенко просит меня приехать к нему сегодня по неотложному делу, напоминает адрес.

На этот раз Ищенко в другом костюме, сером. И галстук подобран в тон. Но, несмотря на безупречный внешний вид, Ищенко весьма озабочен. Он начинает нашу беседу с вопроса, где я был вчера вечером. Я пожимаю плечами, говорю, что гулял неподалеку от дома, потом читал допоздна. Не говорить же ему о ночном госте, посетившем мой балкон в пять утра. Неужели они каким-то образом узнали об этом? Да нет, это невозможно. Тогда почему он задает такой вопрос?

Ищенко смотрит на меня в упор и говорит:

-Вчера примерно в половине одиннадцатого вечера был убит Виктор Сергеевич Гладышев. Вы его знали.

—Разумеется,— киваю я,— работал даже у него одно время, я вам уже говорил об этом.

—Он был убит в подъезде своего дома. Предположительно с применением спец приёмов.

Ага, вот в чем дело.

— Честное слово, это не я,— ни тени улыбки не может заметить на моем лице Ищенко, хотя я отнюдь не скорблю по поводу гибели господина Гладышева, скорее даже наоборот: выражения типа «собаке — собачья смерть» приходят мне сейчас на ум.— Не знаю, будет ли принято в счет свидетельство моей матери, но кроме нее подтвердить мое алиби может еще один мой знакомый.

Ищенко глубокомысленно изучает мою в общем-то простецкую физиономию. Наконец он отводит взгляд, открывает ящик стола и достает фотографии, сделанные при вспышках «блица». Труп Гладышева. На лице явные следы ударов. Висок, похоже, проломлен. Зрелище достаточно тягостное. Быстро они успели «отшлепать» снимки. Судя по всему, Ищенко этой ночью не спал. Хотя он гладко выбрит, и одеколоном приличным благоухает, и пробор у него безупречен, но глаза покрасневшие, с кругами под ними.

— Левый висок у него наверняка проломлен,— констатирую я, отодвигая фотографии и рискуя навлечь на себя подозрения. Гамма чувств, как выразился бы романист, отражается на лице Ишенко. Потом он качает головой и достает из стола красную книжечку с золотистым гербом и надписью: «Удостоверение».

—Вам это знакомо? — спрашивает он.

—Наверное. В «Ониксе» у всех такие были. Точнее, у многих,— поправляюсь я. У меня, во всяком случае, было такое.

—Было,— повторяет Ищенко и раскрывает книжечку, крепко держа ее в согнутых скобочкой пальцах.

Оказывается, это мое удостоверение.

—Правильно,—соглашаюсь я,— все сходится.

—Что сходится? — нечто, похожее на торжество, замечаю я во взгляде Ищенко. »

—Что я работал в «Ониксе» и у меня было такое удостоверение.

—И куда оно делось?

—Я его сдал, когда увольнялся. Хотя мог бы и оставить себе.

—Что значит: «Мог оставить»?

*— Ну, если бы дорожил памятью об этой фирме. Или захотел где-либо еще использовать — вон какая «ксива» солидная,— я откровенно валяю дурака, пытаясь при этом понять, для чего мое удостоверение понадобилось Ищенко.

—Так вы оставили у себя удостоверение или нет?

—Нет, конечно,— серьезно отвечаю я.— Сдал, уходя.

—А кому вы его сдали?

—Той даме, что его выдавала. Должности ее я не знаю, не интересовался, фамилии тоже. Имя и отчество помню, отдел помню.

Ищенко выдерживает паузу.

—Это удостоверение было найдено неподалеку от тела Гладышева.

Очень даже может быть.

—Конечно,— словно рассуждаю я вслух. Гладыше в мужик здоровый был, с ним пришлось повозиться. Я запыхался, растерял там массу своих вещей: расческу, кошелек, ключи от квартиры, вот это удостоверение тоже. Расческу, кошелек и ключи я подобрал, а удостоверение не нашел, поскольку подъезд был слабо освещен.