Роман Кожухаров - Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)

Коптюка картина, наблюдаемая в бинокль, откровенно радовала, но занозой в мозгу сидело неясное беспокойство. А ведь Дерюжный скорее всего прав. Да, одного завалили набок, обнаглевшая «пантера» возьми да и попяться назад. Но как-то странно она рванула. Неужели выстрелы противотанкового расчета Ткаченко и Коледина ее так напугали?

И остальные зверюги бронированные топчутся на месте, а «тигр» так тот вообще откатился метров на десять. И вражеские пехотинцы залегли и головы свои даже не подымают. А может, и подымают, только каски их пятнистые ни черта не видно на фоне этой травы, порядком перемешанной с черными и суглинисто-бурыми участками земли.

— Степа!.. — окликнул старший лейтенант своего ординарца.

— Да, Федор Кондратьевич!.. — с готовностью, вытянувшись по швам, бодро и весело отчеканил Степанков.

— Надо выйти на связь с Денисовым. Пусть добавит огня в сторону нашей левофланговой «пантеры». А то пулеметчики вражеские совсем левому флангу жизни не дают. Найди Довганюка, пусть дует в блиндаж… Пусть свяжутся с Дударевым. Оттуда до Денисова рукой подать…

— Так это, товарищ старший лейтенант… — с жаром откликнулся Степанков. — Довганюк же сейчас заместо Потапова. Ему и без того хлопот хватает. Давайте я сам… Все в точности исполню… И Дударева просить зачем? Это — кружным путем. Давайте, я сам к артиллерии сгоняю…

— Ну, как знаешь… — неуверенно согласился Коптюк.

— Есть как знать! — радостно крикнул Степанков и тут же, не дав командиру толком подумать, умчался исполнять приказание.

Гонять бойца посреди боя почти за две сотни метров взводному не хотелось, потому и придумал он схему со связистами. Но таким уж неугомонным был его непоседливый ординарец. Не сиделось Степе на месте, и при каждом удобном и неудобном случае норовил он прийти в движение, все повторяя вместо присказки: «Движение — это жизнь».

По этому поводу даже возник у Степанкова с замкомвзвода Дерюжным бесконечный, философский, как любил повторять Степа, спор. Семеныч — полная противоположность неугомонному ординарцу — неторопливо-основательный, местами даже медлительный, в минуты отдыха, когда включалась, к примеру, взводная вошебойка, то есть бойцы принимались целенаправленно выискивать на себе и уничтожать паразитов, подначивал Степу, что тому, мол, не сидится на месте и все он мечется и бегает туда-сюда, словно вот самая что ни на есть вошь на гребешке.

Степанков за словом в карман не лез и возражал, что вошь как раз, как и положено гадскому насекомому, сидит, точно фашист в засаде, и ничем ее, гниду, из волосьев или из складок белья не выудишь, а он, наоборот, постоянно в движении, потому что движение — это жизнь и если все время бегать, так и от смерти можно убежать. А Дерюжный возражал, что при таком раскладе, наоборот, опасность подхватить пулю возрастает, вот точно как в мирное время у того, кто ходок и по бабам шастает, и болячку какую заразную подхватить шансов куда больше, чем остальным.

У Степы и на этот весомый философский довод готов был контраргумент, и он озорно возражал, что если кому женский пол оказывает внимание, то через это он, наоборот, обретает душевное здоровье, потому как в здоровом теле здоровый дух, и тот, кому женщины регулярно отвечают взаимностью на его знаки внимания, испытывает серьезные физические нагрузки, так что ему и в физкультурно-спортивном обществе состоять не надо, а как известно, физическое и душевное здоровье — залог долголетия. Отсюда и вывод, что и здесь движение намного выгоднее и лучше, чем сидение под каблуком и юбкой у карги-жены, которая тебя поедом ест и почем зря пилит и через то до могилы с опережением всех графиков доводит.

Эти философские баталии, в которых Степанков за счет хорошо подвешенного своего языка, как правило, выходил победителем, являлись настоящей потехой для всего взвода, и бойцы, видя, что спорщики завели свою тему, с предвкушением «щас начнется!» мигом окружали место философского диспута.

Потом фразочки и шуточки, с апломбом выданные на-гора ординарцем командира второго взвода, нередко шли в народ, цитировались в разговорах и перекурах.

Как только Степанков вихрем умчался, всплыла в сознании Коптюка эта фраза, обозначавшая ожидание, но только не было в ней ничего предвкушающего, озорного и веселого.

«Сейчас начнется», — вдруг отчетливо подумалось Федору, и в тот же миг вдали, за порядками танков, словно раскололась земля от громоподобного грохота. Предчувствия Дерюжного и догадки старшего лейтенанта Коптюка оказались верными. Полосу наступления вражеских танков и пехотинцев затянул дым разрывов артиллерийских снарядов и орудийных выстрелов. В рваной пелене, как в тумане посреди знойного дня, проступила вдруг ровная череда залпа.