Дон Пендлтон - Возвращение к истокам

«Эх, — с горечью подумал Болан, — если бы эдаких людей объединить всех и направить их старания не на дикарский промысел, а на служение высоким идеалам — мир скоро превратился бы в буквальном смысле в рай! Одно не ясно: хорошо ли было бы в нем жить?..»

Впрочем, только исполнителей для дела недостаточно. Необходимы лидеры, достойные, порядочные, умные. Но где они?

Любопытный нюанс, на который Болан давно уже обратил внимание: все эти многочисленные «Билли Джино» в душе были убежденными романтиками. Они верили в некую идею, казавшуюся им по-своему прекрасной, справедливой и заманчивой, и точно так же они верили в ее глашатаев, готовые за них пожертвовать и собственные жизни, и всех тех, кто попадался на пути. Склонность к риску, к приключениям — черта отнюдь не единиц. Просто одни либо подавляют в себе эту тягу, либо находят ей цивилизованное воплощение, тогда как другие, желая вырваться из повседневного однообразия, но не видя, где применить себя, становятся преступниками. Это щекочет им нервы и способно возвеличить в глазах таких же, как они. Да и сами себя они начинают ощущать вовсе не изгоями, а едва ли не избранными на этой земле. Ибо они — не такие, как все. И не случайно по всей стране тюрьмы в основном переполнены подобными людьми.

Нет, Билли Джино и иже с ним Болан никогда не причислял к настоящим, убежденным дикарям. Скорее это были дети, которым не позволили стать взрослыми. Они по-прежнему любят играть, и их ли в том вина, что смысл многих игр им непонятен? Их обрядили в дикарей, велев и по-дикарски же вести себя, и все-таки их можно переубедить и даже перевоспитать.

Но кто готов взвалить на свои плечи столь неблагодарный труд?

Мак Болан был простой солдат, и он не мог один воспитывать страну. Он мог лишь убивать особенно зарвавшихся ее сынов...

Зато людей, подобных Дэвиду Эритрея, он без колебаний причислял к разряду дикарей, причем особенно опасных, поскольку в их руках была сосредоточена невидимая сила — власть. Эти люди встречались повсюду, и не только в мафии. Продажные политики и бюрократы, ошалевшие от власти исполнительные директора больших компаний, амбициозная молодежь всех сословий, отчаянно рвущаяся вверх, да и многие-многие другие — все они, полные цинизма, лишенные сострадания, готовы были ради собственного благополучия раздавить, уничтожить любого, кто оказывался хоть на йоту слабее, нежели они. Чувство благородства, доброты, элементарной порядочности — изначально было чуждо им. Уж вот где дикость расцветала пышным цветом, принимая самые немыслимые формы!

Эту публику Мак Болан ненавидел всей душой. Но что он мог поделать с ними! Чопорность и внешний лоск, умение подать себя плюс вопиющее, хотя и зачастую показное, в лоб, законопослушание — все это ограждало их от тени подозрения, что на поверку-то они, быть может, даже больше дикари, чем те, кто причислял себя к элите мафии. Недаром мафиози так легко и безнаказанно внедрялись и во властные структуры, и в легальный бизнес. Уголовный мир давно и прочно сросся с миром, так сказать, цивилизованным. Будь воля Болана, он начал бы войну и против сытых, беспринципных обывателей, стоящих у руля страны. Но это было бы уже слишком. Тут бы поражение последовало сразу. Бороться с ветряными мельницами Болан не умел и не хотел. Пока ему хотя бы разрешают воевать с объявленными вне закона дикарями — с мафией. Что ж, и на том спасибо. Может статься, те, кто в высших эшелонах власти, вдруг опомнятся, почувствуют и для себя опасность — и тогда каким-нибудь законом вообще прикроют всякую борьбу. Такого поворота событий Болан особенно боялся. И не без оснований.

Что бы там ни толковал Броньола, Мак Болан никогда не собирался нести крест за весь мир. Ровно как не пытался искупить грехи всех кровью некоторых, вопреки философствованиям капитана Уотерби. Просто он хотел достойно завершить отпущенный ему отрезок жизни.

Сколько различных «спасителей» этого свихнувшегося мира, никому не ведомые, догнивали в земле, сколько со славой почивали в вечности! А он, Болан, по-прежнему оставался жить. Потому что, по большому счету, он спасал не мир, а собственную душу — и только ее. Ну, и еще, может быть, души таких, как Лео Таррин. Просто, заботясь о чистоте своей души, он вынужден был думать и о целом мире. Но так уж он был устроен.

Жестоким прагматиком Мак Болан сделался лишь оттого, что был рожден романтиком — до мозга костей.

Чья здесь вина?