Александр Бушков - Крючок для пираньи

— Пожалуй, — кивнул Мазур. — Это вы постарались?

— Каюсь, — чуточку театрально развел руками Глаголев. — Так что привыкайте, что отныне я — ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно… Вопрос только в одном — а хочется ли вам в отставку?

— Черт его знает, — сказал Мазур. — Сам не пойму. Если честно.

— Да бросьте вы, — сказал Глаголев. — Кирилл Степанович, мы же с вами — волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника…

— Это кнут, а? — сказал Мазур. — Где же пряник?

— А нету пряника, — серьезно сказал Глаголев. — Ордена — это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит — когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в касте . Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь… Дискуссия будет?

— Нет, — сказал Мазур.

— Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?

— Нет.

Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это — в глубине. Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж…

— Неплохо, — сказал Глаголев. — Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…

— Послушайте, — сказал Мазур. — Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?

— В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, — ухмыльнулся Глаголев. — Что-нибудь да подвернется…

…Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее между опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское… [1] В селе Кончанском некоторое время жил А. В. Суворов, уволенный в отставку императором Павлом I.

Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:

— Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…

— Вопиющий разрыв между теорией и практикой, — бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: — Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…

— Правильно понимаешь, — сказал Кацуба. — Вот и займись.

— Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, — грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.

Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, — но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…

— Причавкивать надо, Шишкодремов, — сказал Кацуба совершенно серьезно. — Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…

— Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых — питерский, — ответил Шишкодремов столь же серьезно.

— Ну и что? — пожал плечами Кацуба. — Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас — одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…