Максим Шахов - Игрушка из Хиросимы

— И они согласятся пойти в бой?

— Не все. Но те, для кого важна честь рода, приедут. Хотя бы для того, чтобы быть со мной рядом, поддержать меня и отца в трудную минуту. На таких, как мой брат Макимото, положиться нельзя, но есть и другие.

Это был первый случай, когда Мизуки признала свое родство с Макимото, и Бондарев отметил это про себя с удовлетворением. У красавицы-японки становилось все меньше секретов от него. Пустяк, а приятно.

— А ты не боишься подвергнуть родственников опасности? — спросил он.

— Они и так находятся в опасности, — заявила Мизуки. — Я расскажу им, что террористы угрожали истребить их всех. Мне кажется, это объединит их. У нас древний и героический род. Моими предками были самураи и камикадзе.

Звучало это достаточно наивно, но Бондарев не позволил себе улыбнуться. На его глазах запуганная, униженная женщина готовилась вернуть себе честь и достоинство. Если это был не героизм, то что тогда?

Тут подала свой звонкий голосок Кйоко, словно желая напомнить Бондареву о своем существовании:

— А потом, когда нас будет много, — сказала она, — можно будет обратиться в полицию. Пусть они обыщут фабрику и найдут улики. Тогда террористам не поздоровится.

Бондарев хорошо помнил скептические высказывания Мизуки по поводу полиции. В принципе для него в этом не было ничего странного. Он родился и вырос в России, где любого полицейского можно купить, как игрушечного деда-мороза, только по другой цене. Тем не менее он промолчал, предоставив высказаться по этому поводу Мизуки.

— Полицейские предупредят Хозяев северных территорий, вот и все, — сказала она. — Или попросту арестуют нас. За хранение оружия, за вторжение на чужую собственность, за что угодно. И как быть тогда?

Кйоко промолчала. Бондареву тоже нечего было сказать. На этом совещание и закончилось. Его участники разошлись по разным комнатам.

Родственники начали прибывать на следующий день после полудня. Женщин и детей направляли на второй этаж, мужчины собирались на первом. Все они были разного возраста. Некоторые одевались на европейский манер, другие носили кимоно или какие-то странные одежды, напоминающие тоги. Если у кого-то было припрятано оружие, то определить это со стороны не получалось.

Наши и другие слуги встречали приезжающих, приветствовали их и вели в столовую, где была накрыта целая скатерть-самобранка.

Поскольку для приема такого количества гостей требовалось много свободного места, служанок из дома спровадили. Приготовлением обеда и раздачей блюд занялись Мизуки и Кйоко. Обе раскраснелись и запыхались, но никто не почувствовал себя обделенным.

Бондарев насчитал не менее трех десятков представителей мужского пола, которые на что-то годились. Нет, они не были бойцами, но в таком количестве представляли собой внушительную силу. Всяких малолетних племянников и немощных стариков Бондарев решил не привлекать. Произведя отбор, он получил в свое распоряжение разношерстное ополчение, состоящее из недисциплинированных, говорливых и порядком напуганных японцев. Однако надо отдать им должное, свой страх они перебороли и были готовы помочь своей родственнице. Чтобы укрепить их в решимости, Мизуки Такахито вручила каждому белый конверт с двумя тысячами долларов. Бондарев надеялся, что это ее не разорит. Кроме того, спонтанная рейдерская акция могла вернуть японке контроль над фабрикой, которую у нее отобрали Хозяева северных территорий во главе с управляющим Хато Харакумо.

Раздав деньги, Мизуки произнесла небольшую пламенную речь перед родственниками. Выступление ее было построено очень грамотно. Сначала она напомнила о их общей принадлежности к древнему славному роду, с которым когда-то считались даже императоры. Затем коротко обрисовала черными красками Хозяев и процитировала их угрозы. А закончила гневными риторическими вопросами, на которые следовали дружные ответы собравшихся, выкрикивающих хором «да» или «нет», в зависимости от обстоятельств.

— Так позволим мы истребить наш род каким-то жалким выродкам? — выкрикивала Мизуки, вошедшая в раж до такой степени, что ее бронзовое лицо блестело от пота.

— Не-е-ет! — ревели мужчины.

— Забьемся ли трусливо в норы, ожидая, пока нас прикончат по одиночке?

— Не-е-ет!

— Хватит ли у нас мужества и сил справиться с жалкой кучкой негодяев?

— Да-а-а!

— Боимся ли мы их?

— Не-е-ет!

— Значит, мы готовы дать им решительный бой?