Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»

Так что пока Эбботт терпел овсянку с молотым стеклом, грязную работу в канализации, насильственное лечение и прочие оскорбления и мучения, из которых состояла его жизнь, Слово наслаждалось — вернее, было невообразимой властью и свободой. Кто знает, что за сила отделила их — человека и Бога — друг от друга? Клейн этого не знал. Но иногда рядом с Эбботтом, прислушиваясь к дыханию Слова, которое в любую секунду могло потребовать его, Клейна, смерти, доктор часто задумывался над тем, что произошло бы, если бы эти двое воссоединились вновь. Чем стал бы этот косолапый заторможенный гигант, наполнись он внезапно божественной сутью? Каким огнем запылали бы эти пустые глаза? Какие бы слова вырвались из этой широченной груди?..

А еще Клейн думал о том, что произошло с Богом, живущим в нем самом. Иногда он как бы видел себя в зеркале воображения Эбботта, где личность самого Генри представлялась сломленным рабом, пресмыкающимся у пьедестала темного божества. Бог же Клейна представлял собой бесплотную тень, почти полностью затушеванную ярким светом знания, науки, самосознания и рационального мышления. Свобода воли, право выбора, понимание, воображение, способность правильно оценивать последствия и события являлись врагами Бога, цепями, удерживающими его в тесной камере вселенной, подобной той, где правило Слово Эбботта. В этом смысле Клейн чувствовал себя таким же ущербным, как и Эбботт; в то время как гигант просеивал крохи своего „я“ и находил здесь, в буквальном смысле среди отбросов всего мира, крохи человечности, сам доктор просеивал ничтожные остатки своего Бога, чтобы отыскать какую-нибудь цель помимо примитивного желания выжить и тем не менее не мог сказать своему ближнему ничего, кроме: „Я знаю, что снаружи раненые, но я им ничего не должен…“

Клейн неожиданно вспомнил, где они находятся и что происходит вокруг. Гипноз пустых глаз Эбботта, в которых растворялось сознание Клейна, рассеялся как дым. Где-то все еще кричал раненый. Вместе с тишиной ушли и мысли о Боге: Клейн снова стал зэком с перспективой освобождения и необходимостью пережить бунт.

— Вы правы, — подал голос Эбботт.

— Что? — переспросил Клейн.

— Сейчас не время и здесь не место умирать, — туманно пояснил Генри.

— Рад, что вы со мной согласны, — сказал Клейн. — Мы переждем здесь день-другой, и все будет в порядке. А спать можно по очереди.

— Мы позаботимся друг о друге, — произнес Эбботт.

— Верно, — подтвердил Клейн. — Никто не должен входить сюда.

Закончив эту сентенцию, доктор глянул на равнодушное лицо Эбботта и внезапно ощутил прилив волны отвращения к самому себе. Ага, они позаботятся друг о друге. Во всяком случае, до тех пор, пока перед доктором одна за другой не распахнутся все двери и он не станет свободным, как птичка. У каждого свой путь — Клейн отправится восвояси, а Эбботт вернется в вонючую канализацию и будет заботиться о себе сам. Путы, обвивавшие голени клейновского Бога, затянулись еще туже, врезаясь в призрачную плоть. Возможно, это стыдно, но Клейн-человек хотел только одного — поскорее вырваться из тюряги, пить свежий апельсиновый сок, принимать душ и валяться с Джульеттой Девлин на влажных простынях. Хватит с него боли и страха, как своего, так и чужого. Но даже после тридцати четырех месяцев в этой дыре Клейн не совсем очерствел. Его онемевшим нервным окончаниям следовало онеметь еще больше. Вот когда он выйдет за ворота тюрьмы, он позволит своим нервным клеткам снова разрастись…

А Эбботту и остальным с ним не по пути, верно? Они всегда были людьми иного склада. Клейн вспомнил исследования Девлин в поисках ответа на великий вопрос: кому труднее умирать — нормальному человеку с будущим или бесправному подонку, которому нечего ждать от жизни, кроме двух метров каменистой земли на кладбище „Поттерс Филд“? Все существо Клейна вопило о том, что умирать труднее приличному человеку. Доктор обнаружил, что его страх, клубком свернувшийся где-то в глубине его сознания, развернулся и заполнил все тело, заливая свинцом низ живота, превращая мускулы в жижу, а кровь — в молоко и воду. Глаза Клейна беспокойно перебегали с льющейся сверху воды на каменное лицо Эбботта, а с него на занавеску сортира, который вот-вот понадобится доктору. Сердце то и дело сбивалось с ритма. Волна чудовищного страха поднялась над доктором и на мгновение застыла, готовясь в любую секунду обрушиться, сметая все на своем пути…

Клейну впервые за последние часы пришла в голову простая мысль: на протяжении последующих нескольких часов этому клочку пыльной земли предстояло стать самым беззаконным местом на всей планете. Более того, при этом он будет кишеть людьми, которых можно считать самыми жестокими в истории человечества.