Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»

В глазах Уилсона засветились ревность и подозрение; Девлин чуть не зажала ему рот, чтобы удержать готовые сорваться с губ слова, но остановилась, понимая, что Уилсон должен высказаться, а она должна это выслушать.

— Так какого же тогда черта? — спросил боксер. — Хотите перед смертью напоследок перепихнуться с Нигером?

Девлин сжалась, потому что слова оказались неприятнее тех, что она ожидала. Впервые Уилсон выказал жестокость, без которой он, конечно, не смог бы закончить тридцать три боя на ринге нокаутом. И, хотя эта внезапная вспышка грубости была вовсе не к месту, Девлин простила его, потому что знала о нем слишком много, чтобы судить о нем по одному лишь эпизоду, а еще потому, что в ответ сказала Уилсону правду:

— Нет, я уже перепихивалась с нигерами, как вы изволили выразиться, раньше.

Губы Уилсона презрительно изогнулись, он обернулся.

— Я люблю Рея Клейна и не люблю вас, и ничто не сможет этого изменить, — произнесла Девлин ему в спину. — А привела я вас сюда потому, что вы такой же хороший человек, как и он.

Уилсон остановился. Девлин молча смотрела на него. Спустя несколько секунд плечи боксера обвисли, он глубоко вздохнул.

— Простите меня, — выдавил он. Вздохнув еще раз, он поднял глаза на Девлин. — Простите… Я оскорбил вас, себя и моих людей. Вот так.

Снова отвернувшись, он шагнул к двери.

— Все люди, с которыми нам осталось иметь дело, находятся сейчас здесь, в этом здании. Разве не их Коули называет „мои люди“? Вы под эту классификацию не подходите. Вы даже не больны.

Уилсон привалился к дверному косяку и скрючился, стараясь сдержать стон. Девлин подскочила к нему и тронула за плечо.

— Вам нехорошо?

— Нет, все нормально, — выдохнул Уилсон. — Просто судорога. Уже проходит. — Он медленно выпрямился. — Может быть, Коули справедливо называет меня девчонкой.

Девлин взяла его за руку.

— Я так не думаю. — Потянув боксера за собой, она позвала: — Пойдем…

Приведя его в комнату Коули, Девлин раздела боксера и уложила на заплесневелый матрас. Затем стала раздеваться сама, а Уилсон молча следил. Девлин никогда прежде ничего подобного не испытывала. Она не стеснялась, не стыдилась и не демонстрировала себя. Даже не была возбуждена, как, например, сегодня утром с Клейном; сексуальность происходящего была какой-то совершенно особой: Девлин будто исполняла некий древний ритуал. Наблюдая за лицом Уилсона, она чувствовала, что не только желанна, но и ценна и уважаема им как человек и как друг. Она представляет сейчас больше, чем саму себя. Девлин опустилась на Уилсона, оседлав его бедра; взяв в руку член, она сжала его: он был тверд, как дерево. Боксер застонал и, закрыв глаза, подался назад, словно от боли. На кончике головки члена выступила жемчужная капелька, и Девлин поняла, что Уилсон, по-видимому, очень давно не знал женщины и кончит слишком быстро. Заниматься любовью без соответствующих средств было небезопасно, но в таких условиях беспокоиться об этом просто смешно, да и слишком сильно было желание сделать Уилсону подарок… Свободной рукой Девлин раздвинула губки и осторожно, стараясь не побеспокоить рану боксера, опустилась на него. Первый дюйм Уилсона скользнул в нее, и боксер, задохнувшись, вцепился пальцами в матрас.

— Полегче, полегче, — взмолился он.

Девлин остановилась, чувствуя, как увлажняется влагалище. Она слегка приподнялась, придерживая член Уилсона рукой, а затем опустилась неторопливо и уверенно. Уилсон вскрикнул и подался к ней: схватив женщину за талию обеими руками, он потянул ее на себя, вонзаясь в нее до предела. Девлин сжала его в объятиях, и внезапно боксер выгнулся дугой. Девлин ощутила, как он мощно кончает. Женщина закинула руки ему за голову и прижала к своей груди. Ощущая самопроизвольные спазмы мужчины, она почувствовала, как ее захлестывает волна нежности; Уилсон, казалось, будет биться в оргазме вечно. Но он обмяк и, закрыв глаза, откинулся на матрас.

Девлин слезла с него и прилегла рядом, положив голову на грудь боксера. Ей хотелось узнать, о чем сейчас думает Уилсон, не разочарован ли он, не чувствует ли стыда за то, что так быстро кончил. Мужчина обнял ее рукой за плечи и притянул к себе. Объятия Уилсона становились все сильнее и сильнее; его пальцы вонзились в плоть Девлин, и та на секунду испугалась, но затем, даже не видя лица боксера, поняла, что он просто тихо плачет, прячась от нее.

Девлин, ни слова не говоря и не поднимая глаз, уткнулась ему в грудь. Она молча лежала рядом и, притворяясь, что ничего не замечает, размышляла над волшебством всего происходящего, в то же время всей душой понимая тайный смысл, понимая, что значила она сама для Уилсона, Коули, Клейна, для всех этих мужчин, чьи истерзанные души и тела принимали страдания, никому не показывая своих мучений, и только теперь, рядом с женщиной, срывались. В ней проснулось странное ощущение того, что она являет собой не только себя, что она более, чем Девлин, даже более, чем обычная женщина: она сочетала в себе все, чего желали эти мужчины и чего они были лишены, все, что они могли бы иметь и не имели. Она была тем, что помогло бы этим обделенным людям почувствовать себя мужчинами, которые могли не только трахать, тем более что по-настоящему трахаться они и не могли, но и защищать, хотя и защитить ее они были не в силах; могли быть сильными, хотя и были слабыми, могли гордиться собой, хотя у них было больше причин для стыда; могли, наконец, любить, хотя все, что их окружало, провоцировало только ненависть. Впрочем, возможно, эта окружавшая их ненависть и помогала им сильнее любить… Рассуждая о ненависти, Девлин вспомнила о Грауэрхолъце и почувствовала, что даже он, Грауэрхольц, в кривом зеркале, в перевернутом негативе своей злобы, нуждался в ней так же, как и остальные. В эту минуту у нее не было ненависти к Грауэрхольцу — сейчас она думала лишь о том, что связывало только их двоих, и не боялась того, что он хотел с ней сделать, поскольку в ней он видел то, чего был лишен сам, и Девлин приняла эту ужасную сторону натуры так же, как принимала в ней и все хорошее. Она при случае убила бы Грауэрхольца за себя и за своих друзей, но ненавидеть или бояться его она уже не могла. В момент озарения Девлин осознала, что постигла мужчин так, как не была способна раньше, узнала нечто, не поддающееся научному анализу, вопреки всем ее прежним стараниям; то, что нельзя передать словами или описать на бумаге. Это каким-то образом связано с мужской и женской природой и тем неуловимым, что объединяло и разделяло эти столь разные ипостаси человека. Этого хватило, чтобы хоть ненадолго преодолеть разделяющую их пропасть. Теперь Девлин могла ответить на вопрос Галиндеса, а прежде и многих других: почему она решила поработать в Государственном исправительном учреждении „Зеленая Речка“. Теперь ясно, что привело ее сюда, но объяснить это кому-либо другому она бы не смогла.