Андрей Поповский - Третий раунд

По сути, никаких отрицательных эмоций по отношению к Егору Гамлет не испытывал, и вчерашнюю бучу он организовал только от безвыходности — для того, чтобы отделаться от кума. То, как все закончилось, его вполне устраивало, и поэтому он, острым чутьем опытного сидельца почуяв неладное, с чистым сердцем предупредил Егора об опасности.

— Егор, ты с нового места сообщи, как там у тебя и что, — донесся голос Ивана, когда Егор оказался уже на продоле.

— Ага, — попытался ответить тот, и тут же получил грубый толчок от контролера, стоявшего рядом.

— Отставить разговоры! А ну лицом к стене!

После тусклого освещения в камере, тюремный коридор для Егора показался просто залитым светом. Егор со своей объемистой сумкой в руках спустился вместе с обоими контролерами на второй этаж и, пройдя пару десятков метров, остановился по приказу конвоира, став лицом к стене у ничем не примечательной двери. Один из контролеров отпер засов и мрачно кивнул:

— Заходи, чего встал.

Войдя в новую камеру, Егор вежливо поздоровался с тремя ее обитателями и быстро окинул взглядом все помещение. Он оказался в обжитой камере средних размеров с двумя традиционными двухярусными стальными шконками у стен. Камера была довольно уютно обставлена. Здесь были и японская видеодвойка, и холодильник, и двухкасетный японский же магнитофон. Толстую решетку на окне закрывали зеленые занавески, придававшие камере даже какой-то домашний уют. С обеих сторон на нижних этажах шконок, вольготно развалившись, сидели двое бугрящихся мышцами крепких молодых парней в новеньких фирменных спортивных костюмах. У них обоих под шконками стояли такие же фирменные с иголочки новенькие кроссовки со шнурками, что являлось явным нарушением правил содержания в СИЗО. Наряду с другими предметами, шнурки, ремни и даже стальные супинаторы из обуви подлежали изъятию. Кисло кивнув на ответ на приветствие Егора, один из них продолжил ковыряться зубочисткой во рту, а второй, затаив на тонких губах презрительную усмешку, начал демонстративно рассматривать свои ухоженные ногти. Третий обитатель этой камеры — массивный, коротко стриженый амбал с оттопыренными поломанными ушами и мясистыми полными губами на круглом, заросшим трехдневной жесткой щетиной, лице — сидел за столом и лениво просматривал свежую московскую газету, невесть как попавшую в эту камеру. Он был одет в черную майку-безрукавку, из-под которой внушительно выглядывали его мощные, уже слегка подзаплывшие жирком руки. На его покатых, могучих, как валуны, плечах можно было с удобством посадить по девушке средней комплекции, а внушительный пивной живот вовсе не придавал сидящему здоровяку вида выпивохи и сибарита, а лишь дополнял общую картину мощного и очень опасного в схватке противника. Подчеркнуто неторопливо он оторвался от газеты и, небрежно кивнув Егору, поинтересовался:

— Ты кто?

— Андреев Егор, меня к вам из хаты восемь-семь перевели.

Егор все также стоял у двери, он поставил свою сумку на пол и всем своим видом демонстрировал полное миролюбие, хотя внутри он был взведен как сжатая до отказа стальная пружина. В этом полутемном и, казалось бы, по-домашнему уютном помещении очень ощутимо веяло скрытой угрозой — как будто он оказался в террариуме со змеями и крокодилами. Вроде бы ядовитые гады мирно так лежат, спокойно нежась под лучами кварцевых ламп, но попробуй-ка сунуть туда руку, и ты сразу поймешь цену этого ложного миролюбия. Весь уют этого помещения был только для коренных обитателей, чужаков здесь не жаловали. Натренированное тело Егора среагировало на это должным образом — но наполненная внутренней силой расслабленность мышц перед взрывом и предельная концентрация разума никак не отражались на его лице, которому он уже привычно придал простовато-наивное выражение.

— А погоняло у тебя какое, Андреев Егор из хаты восемь-семь? — с усмешкой поинтересовался парень, ковырявшийся зубочисткой во рту.

— Каратила, — смущенно улыбнулся Егор.

— Ну, ни фига се! А ты че, каратэ занимался? — еще сильнее ощерился спросивший. — Вот это прикол.

— Ну да, я немного у Казика тренировался, — кивнул Егор, внимательно отслеживая движения мимических мышц на лицах у обитателей камеры. Те, которые сидели на шконках, особых признаков умственной деятельности не демонстрировали: чувство собственного превосходства, скука и желание покуражиться явно читались на их лицах. А вот тот амбал, что сидел с газетой за столом, несмотря на демонстрируемое безразличие, присматривался к нему очень внимательно, оценивая его, как мясник оценивает тушу только что забитого барана перед разделкой. «Этот самый опасный, — понял для себя Егор, — его ложная полнота и кажущаяся медлительность — это только маска для усыпления бдительности».