Лев Пучков - Обратный отсчёт

— Но почему?

— Потому что ты умрёшь!!!

— Вообще-то в ближайшую пятилетку не планировал… С чего бы это вдруг?!

Наталья опасливо покосилась в сторону зашторенного окна и, силком опустив меня на пол (получилось так, что мы как будто бы укрылись за столом от притаившегося на улице снайпера), сбивчиво и горячо зашептала мне на ухо:

— Все умирают… Понимаешь? Они… Все! Все, кто хоть как-то прикасается к этому…

— Веничка — тоже?

— Веничка — да… Нет!!! Не надо об этом, я прошу тебя! Я не хочу… Понимаешь — ВСЕ!!!

— Но ты-то жива…

— Я — совсем другое дело! Меня они не тронут… А все… Кто хоть как-то… Я виновата, виновата!.. Не надо, не прикасайся ко мне, я проклята!!!

Глаза Натальи вдруг наполнились странной смесью страха и отвращения, она звонко, наотмашь, хлопнула себя ладошкой по правой щеке, потом по левой, раз, другой…

— На тебе, сука, на!!!

— Ладно, ладно… — Я попробовал обнять её, но она забилась под стол, вцепилась в ножку и истошно взвизгнула:

— Не надо!!! Я проклята — не прикасайся!!!

— Хорошо, хорошо… — Я отодвинулся на безопасную дистанцию — не хватало ещё, чтоб охрана на улице услышала и прибежала…

Однако не зря сюда психиатр ездит…

А я, пожалуй, свою задачу-минимум выполнил. Теперь Косте с Петрушиным и их коллегам осталась лишь самая малость: выяснить, кто это «все», от чего именно они умирают на ровном месте и к чему такому «этому» перед смертью прикасаются…

Лев Карлович Сенковский.

Сатир и бледненькие нимфы…

Люба ведала «убыточным» отделом социального фонда компании и помимо этого занималась организацией различных детских утренников для сотрудников, корпоративных вечеринок и банкетов. «Убыточный отдел» — это попросту бухгалтерия и учёт средств, отчисляемых на различную благотворительность. А досугом сотрудников никто заниматься не обязывал: это Люба сама, в добровольном порядке, как раньше говорили — на общественных началах. У неё это получалось как-то легко и непринуждённо, с искромётным задором, озорно и весело, как будто ей от рождения достался талант массовика-затейника.

Работа, между нами, — не бей лежачего. Раз в месяц выплаты и отчёт, в остальное время занимайся чем хочешь. Праздники, к которым обычно бывали приурочены утренники и вечеринки, случались не часто, времени свободного было хоть отбавляй, зарплата как у полноценного начальника отдела, кабинет, секретарь, служебная машина…

Хотя, может, и не от обилия свободного времени, а по каким другим причинам, но стала Люба попивать…

Лев Карлович тоже руку приложил, нехотя, по доброте душевной. Знал, что Люба обожает густой крымский мускат, периодически подбрасывал — ящиками, как водится, у неё в кладовке целая батарея стояла.

Сенковский навещал Любу всё реже. За последние годы она заметно обабилась, расплылась, формы её утратили былую прелесть и привлекательность. В общем, красавица-казачка как-то быстро и незаметно постарела…

Постель их уже не связывала: обычно пили вино, сидели рядом, как два примерных супруга, болтали о всякой всячине. Непонятно было вообще, зачем теперь «конспиративная квартира». Когда у вас такие отношения, можно уже ни от кого не таиться.

С каждым разом такие встречи для Сенковского становились всё тягостнее: Люба — умница, всё видела, понимала, прекрасно отдавала себе отчёт, что былого уже не воротишь… И не уставала горько сокрушаться по этому поводу.

— Старая я стала, страшная, — печально вздыхала Люба, глядя в зеркало. — Теперь уже всё — замуж не возьмёшь.

— Перестань, Люба, — успокаивал её Лев Карлович. — Для меня ты всегда будешь самой красивой и желанной…

— Да уж, желанной… Ты-то у нас ещё — орёл! Твою на днях видела, по телевизору… Красавица писаная! Эх, мне бы её годы…

— Да ну, какие там годы! На десять лет всего младше нас.

— На тринадцать, родной. На тринадцать… Тебе-то что… А для женщины это — целая вечность… Я тебе теперь уже совсем не нужна, милый… Спасибо, что не забываешь, не гонишь прочь…

В этом месте обычно начинались предательские дрожания губ, всхлипывания и пронзительные взгляды в окно, полные скорби и страдания. Сенковского это в буквальном смысле убивало:

— Люба, ну прекрати! Перестань сейчас же! Я всё помню, ценю, никогда не забуду… Ну что за чёрт… Лю-ба!!! Ну что ты, право… Терпеть не могу, когда ты плачешь!

— Прости, родной, прости… Утопиться, что ли, чтоб уже совсем не докучать тебе…

— Вот дура-то, прости Господи! Чтоб я больше не слышал такого! Ты поняла?! А то вообще перестану ездить…