Лев Пучков - Обратный отсчёт

Хозяин, однако, разбираться с супругой не пожелал: тотчас же вышел вслед за мной, постоял с минуту, жадно глотая сырой стылый воздух, отряхнулся, поправил раздёрганный галстук и хрипло произнёс:

— Ты извини… Не думал, что вот так… Ты не беспокойся, я тебе всё это оплачу как сверхурочные…

— Да бросьте вы! Что ж я, не понимаю, что ли?

— Ну хорошо, хорошо… Давай — поезжайте домой. Вечерком заскочи ко мне, поговорим…

…Осень как будто притушила своими заморозками неукротимый огонь страсти: на четвёртый месяц совместной работы Лев Карлович постепенно привык к Любе. Всё у них было более-менее стабильно и гладко, также вошли в налаженную колею домашние дела: Сенковский опять стал уделять должное внимание жене… И понял вдруг, как это здорово — когда у тебя две женщины, совершенно разные, и обе по-своему прекрасные и неповторимые, как День и Ночь! То есть необязательно всё время спать при свете или прозябать в вечной темноте, можно всё устроить так, чтобы наслаждаться в равной мере каждым временем суток…

С Любой было удобно. Никаких тебе прелюдий и увертюр, никаких приличных поводов: в любое время, по первому намёку, в какой угодно обстановке, форме и позиции. При этом вела себя она очень корректно, ни разу не намекнула на свои особые отношения с шефом, при людях держалась подчёркнуто вежливо и официально и никогда не манкировала своими служебными обязанностями. В общем, не женщина, а клад, во всех отношениях!

Наедине, правда, «клад» достаточно часто высказывал свои нехитрые женские мечты:

— Больно тонкая твоя, хлипкая… Глядишь — не сегодня-завтра помрёт… Возьмёшь тогда замуж?

Лев Карлович только посмеивался над Любиной наивностью. Он прекрасно разбирался в психологии и видел ситуацию насквозь. В сутках двадцать четыре часа, двенадцать из них он проводит рядом с Любой, а пару — совсем рядом, причём регулярно. Она в своём начальнике души не чает, готова умереть ради него, раствориться в нём без остатка. Так что это нормальное желание, свойственное каждой приличной женщине, — выйти замуж за любимого человека. А то, что он уже семейный, — это, на её взгляд, всего лишь досадное недоразумение. Это временно. Жена-то у него и в самом деле бледненькая, хиленькая, тоненькая, как тростинка. Если за Любой поставить, то и не увидишь её…

Поэтому Лев Карлович даже не морщился по поводу этих бредовых мечтаний и на такие беспардонные высказывания реагировал адекватно:

— Если помрёт (тьфу три раза!), не дай бог, конечно… Тогда, разумеется, возьму! Ты же у меня золото. Где я ещё такую себе добуду?

Потом был короткий период неизбежных капризов: уже в стадии нормализации, когда всё вроде бы устоялось. Люба нашла съёмную «конспиративную» квартиру, где можно было по-человечески заниматься прелюбодеяниями и при этом чувствовать себя в относительной безопасности, не озираться постоянно на дверь. То ли из-за перемены обстановки, то ли просто потому, что после этого время появилось свободное, не надо было бежать на рабочее место, — но стала Люба мечтательно вздыхать:

— Ребёночка хочу от тебя… Чтоб такой же умный был, добрый, красивый… Ты даже представить себе не можешь, как я этого хочу!

Лев Карлович понимал, что и это заявление — не что иное, как очередное нормальное проявление женской сущности. Нет ничего естественнее, чем природой обусловленное желание иметь дитя от любимого человека. Но в отличие от первой декларации (хилая, бледная — скоро помрёт), вот эта, вторая, при определённом стечении обстоятельств могла иметь далеко идущие последствия…

Несколько раз пропустив такие заявления мимо ушей и, по обыкновению, отшутившись, Сенковский как-то вдруг заметил, что тон при подаче декларации у Любы уже не просто мечтательный, а как-то нездорово нацеленный на некую реальную перспективу. Лев Карлович вовремя встрепенулся и понял, что это дело следует немедля пресекать на корню, причём самым решительным образом.

— Вот что я тебе скажу, голубушка… Ещё раз услышу, и мы с тобой расстанемся. Ты меня поняла?

— Господи, Левушка! Да что ж ты такое говоришь-то…

— Я тебя очень люблю и готов ради тебя на многое. Но не забывай, что у меня есть семья. Семья — превыше всего. В общем, чтоб я этого больше не слышал, ты поняла?

— Поняла…

— А если, не дай бог, что-то надумаешь… Не прощу! На ошибки и случайности скидок не будет — ты у нас медик, во всех этих вопросах разбираешься прекрасно.

Люба долго молчала, потом, тяжело вздохнув, сказала с подкупающей покорностью: