Алекс Берн - База-500 - Ягдкоманда

Отругав лато-эстов, дядя переходил к критике разочаровавшей его Российской империи.

— Империя! Великая империя, перед которой трепетала Европа! Достигшая наивысшего могущества при императрице Екатерины Великой, без соизволения которой ни одна пушка в Европе выстрелить не смела! А кто была великая императрица российская до замужества? Немецкая принцесса Ангальт-Цербстская София! — патетически восклицал дядя. — Поколения немцев не за страх, а на совесть строили Российскую империю! И что же?! Несколько тысяч экзальтированных особей и уголовных элементов заставили содрогнуться все здание Империи. Полиция и армия оказались в растерянности! В нашем уездном городе бывший каторжник, осужденный за убийство и ограбление, разъезжал по городу на автомобиле градоначальника вместе с собутыльниками и женщинами легкого поведения, а городовые, жандармы и чиновники отдавали ему честь, — потому что тех, кто не отдавал ему честь, он немедленно расстреливал. И лишь два немца, два полковника, Мин и Ренненкампф, спасли тогда Империю решительными действиями! Ну почему же Господь великую Российскую империю населил такими глупыми и неуправляемыми дикарями, как русские?!

Затем дядюшка принялся сокрушаться по поводу тупости русской аристократии и происков мирового еврейства, приведших Российскую империю к противоестественному союзу с «еврейско-масонскими» Англией и Францией и войне с «исторически дружественной» Германией. Да, несмотря на то что дядюшка покинул Россию еще в 1907 году, он где-то в потаенных уголках души оставался подданным Российской империи.

Впрочем, уехав на историческую родину всех немцев, дядя быстро набрался живительных соков из глубинных генетических корней на земле предков и стал ярым патриотом Великогерманского рейха. Но из этого тоже не вышло ничего хорошего: прошло чуть больше десяти лет и Гогенцоллерны потеряли свою Империю не менее позорно, чем годом раньше Романовы.

Теперь дядя имеет звание СС-штандартенфюрера, служит в Управлении по делам расы, боготворит фюрера и созданный им Третий рейх. Учитывая особенности дядиной биографии и тяготеющий над ним рок, я невольно пришел к выводу: если Третий рейх в скором времени постигнет судьба Империй Гогенцоллернов и Романовых, то в этом будет виновата в первую очередь несчастливая дядина звезда.

Впрочем, сейчас я подумал: если бы российский император вовремя прислушался к вековой мудрости остзейских немцев, вся история Европы могла бы пойти по другому. А с учетом того, что дядюшка Фриц был убежденный холостяк и души не чаял в детях своей столь преждевременно оставившей этот мир дорогой сестры, то я вполне мог бы сейчас прогуливаться по великолепному саду СВОЕГО поместья. А, нагулявшись, шел бы пить в библиотеку домашнюю наливку, уютно расположившись с томиком Шиллера, в огромном мягком кресле напротив пылающего камина.

Сегодня я закончу день, лежа на скрипучей железной койке и выпив пару стаканов крепкого бимбера, раздобытый Лангеном на каком-то польском хуторе.

Утром Махер принес мне завтрак: обожаемый мной омлет и кружку крепкого натурального кофе.

— Откуда такое богатство? — изумленно воскликнул я.

— Свежее молоко и яйца принесли местные крестьяне, — пояснил Махер. — Они всегда приносят их для офицеров украинского батальона. Те платят щедро: хвастались, что хорошо пошерстили евреев в гетто. А кофе… Разве зря мы ездили в Берлин? Я основательно затарился на черном рынке!

— Так тот здоровенный чемодан ты весь набил кофейными зернами? — спросил я, с наслаждением отхлебывая божественный напиток.

— И не только! — загадочно улыбнулся Махер. Тут он посерьезнел и спросил: — Господин Герлиак, шпис из украинского батальона сказал мне, что их привезли ликвидировать евреев. Нас прислали сюда для этой акции?

— Нет, у нас совсем другое задание, — ответил я, и Махер с трудом подавил вздох облегчения.

Раздался стук в дверь и вошел Ланген.

— Доброе утро, господин Герлиак! — поздоровался он. — Телефонограмма из штаба обергруппенфюрера Баха.

Послание гласило: первая рота батальона СД специального назначения «Люблин 500» прибывает в Слоним к одиннадцати часам утра. Я взглянул на часы: почти десять. Ах, как славно именно так оценивать время: почти десять, одиннадцатый час! А не: девять пятьдесят, десять пятнадцать. И на войне можно устроиться достаточно уютно.

— Ланген, пусть Макс готовит машину, — приказал я. — В десять тридцать я должен быть на вокзале. Вы останетесь здесь, Махер поедет со мной на машине.