Алистер Маклин - Пушки Острова Наварон

Юноша неоднократно пытался расслабиться, как-то уменьшить напряжение сводимых судорогой мускулов рук, но пальцы сами собой стискивали штурвал. В пересохшем рту появился солоновато-кислый привкус. Сколько он ни пил нагретую солнцем воду из кувшина, привкус и сухость во рту оставались. Он не мог также избавиться ни от тревоги, засевшей где-то выше солнечного сплетения, ни от противной дрожи в правой ноге.

Стивенсом овладел страх. Не только потому, что он ещё не участвовал в боевых действиях. Сколько он себя помнил, Стивенс постоянно испытывал страх. Он и сейчас помнил все случаи, когда он испытывал страх, начиная с приготовительной школы. Всё началось с того, что дома его столкнул в бассейн отец, сэр Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист. Отец заявил, что только так сын научится плавать. Как мальчуган вырывался, как барахтался, напуганный до смерти! Вода попадала в носоглотку, желудок словно свело спазмом, вызывая непонятную жуткую боль. Глядя на него, до слёз хохотали отец и два старших брата, рослые, весёлые и такие же бесчувственные, как сэр Седрик. Стоило Энди вылезти из воды, они снова сталкивали его в бассейн.

Отец и братья… Так продолжалось все школьные годы.

Втроём они превратили его жизнь в сущий кошмар. Крепкие, энергичные, в постоянном общении с природой, отец и братья поклонялись культу силы и физического здоровья. Они и представить себе не могли, чтобы кто-то не получал удовольствия, прыгнув в воду с пятиметрового трамплина или перескочив на коне через высокий барьер, забравшись на острые скалы или выйдя под парусом в море во время шторма. Все эти развлечения они навязывали и ему. Часто у Энди ничего не получалось. Ни отец, ни братья не могли взять в толк, почему он избегает свирепых забав, до которых сами были охочи. Они были не жестокие, а просто грубые, недалёкие люди. Поэтому у Энди к обыкновенному, естественному страху примешивалась боязнь неудачи, опасение, что у него что-то не получится, и тогда его осмеют. Будучи мальчиком чувствительным к насмешкам, он начал страшиться всего, что может вызвать насмешку. В конце концов, он стал бояться страха и в отчаянной попытке преодолеть этот двойной страх к двадцати годам стал скалолазом. При этом Энди приобрёл репутацию такого смельчака, что отец и братья стали его уважать и считать ровней себе. Насмешки прекратились. Но страх не исчез, он усиливался. И однажды во время особенно сложного подъёма, обуянный слепым, беспричинным страхом, он, едва не погиб. И страх этот он до сих пор успешно скрывал. Как и сейчас. Он и сейчас пытался скрыть свой страх. Энди всегда боялся неудачи, боялся не оправдать чьих-то надежд, боялся чувства страха. Но больше всего боялся, что узнают о его страхе, что кто-то заметит этот страх…

Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря; плавные нечёткие очертания Анатолийских гор на фоне блёклой лазури; хватающая за душу волшебная палитра голубых, лиловых, пурпурных и синих красок нагретых солнцем островов, лениво проплывающих мимо; сверкающая всеми цветами радуги рябь, пробежавшая по воде, над которой пронёсся напоённый ароматами ветерок, что прилетел с зюйд-веста; мирно спящие на палубе люди, ровный и беспрестанный стук старого движка… Всё это наполняло душу миром, покоем, безмятежностью, теплом и истомой.

И чувству страха, казалось, нет тут места. И весь остальной мир, и война так далеки.

Пожалуй, нет, война не так уж и далеко. Она то и дело напоминала о себе. Дважды появлялся немецкий гидроплан «арадо», покружил над каиком; следом за ним «савоя» и «фиат», отклонившись от курса, прошли вдвоём на бреющем полёте и, по-видимому, удовлетворённые осмотром, исчезли. Это были итальянские машины, базирующиеся на Родосе и почти наверняка пилотируемые немецкими лётчиками. После капитуляции, объявленной правительством Италии, немцы согнали своих недавних союзников в концлагеря. Утром в полумиле от них прошёл крупный каик под немецким флагом, ощетинившийся пулемётами. На баке была установлена 42-миллиметровая пушка. Пополудни с оглушительным рёвом мимо них пронёсся быстроходный немецкий катер, да так близко, что каик едва не перевернулся. Грозя кулаками, Мэллори и Андреа почём зря ругали гогочущих матросов.

Но попыток осмотреть или задержать каик не было. И британцы, и немцы могли не колеблясь вторгнуться в нейтральные турецкие воды, но существовало молчаливое джентльменское соглашение, согласно которому суда и самолёты не осуществляли взаимных военных действий. Они вели себя словно посланцы воюющих держав, очутившиеся в столице нейтрального государства, и относились или безупречно вежливо и холодно друг к другу, или подчёркнуто не замечали присутствия противника. Однако появление судов и самолётов враждующих стран постоянно напоминало о войне.