Теперь команду приняла госпожа Рикерт.
— Ну как, всё в порядке, Христианчик? — обратилась она к сыну.
И когда сын кивнул утвердительно, сказала, вздохнув с облегчением:
— Ну, ребята, теперь нам есть что отпраздновать! Но сейчас мальчику пора в постель. Он прямо с ног валится от усталости!
И Тиму — хотел он того или нет — пришлось отправиться спать. Но тут оказалось, что это было самое правильное, потому что не прошло и нескольких секунд, как он заснул крепким сном.
На следующий день госпожа Рикерт позаботилась о том, чтобы к моменту пробуждения Тима оказаться с ним наедине. Это было нетрудно: Тим проснулся чуть ли не в полдень, когда все давно уже ушли на работу.
Они отлично позавтракали вдвоём. Госпожа Рикерт больше всего на свете любила завтракать и потому с удовольствием позавтракала во второй раз. А после завтрака Тиму пришлось рассказать ей со всеми мельчайшими подробностями всё, что он пережил с момента отъезда из Гамбурга. И он это сделал с явным удовольствием.
Размахивая над головой газетой, он кричал по-итальянски:
— «Sensazione, sensazione! Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик — самый богатый человек на земле!»
«Как он возмужал! — подумала фрау Рикерт, глядя на Тима. — И как хорошо научился говорить на иностранных языках!» И снова принялась внимательно слушать его рассказ.
Тим рассказывал ей свои приключения так, словно это была комедия — весёлый, смешной спектакль. Теперь, когда он снова владел своим смехом, многое из того, что раньше выглядело страшным, оказалось и в самом деле комичным. Он рассказывал о невероятных спорах с Джонни, о том, как разбилась вдребезги люстра в отеле «Пальмаро», о картинах в Генуе и в Афинах, о тайных переговорах и заговорах в замке, о Селек Бае, об афёре с маргарином, о кругосветном путешествии, о возвращении в Гамбург, о мачехе с Эрвином и о «чёрном часе трамваев».
Затем наступил черёд рассказывать госпоже Рикерт. И она приступила к этому делу с лукавой обстоятельностью:
— Знаешь, Тим, когда ты не вернулся тогда из Генуи и у нас здесь появился сперва Крешимир, а потом этот молодчага Джонни, я сразу догадалась, что всё это неспроста. Но они не хотели мне говорить, что случилось. У меня, видите ли, порок сердца. Да ведь он у меня уже больше восьмидесяти лет, и мы с ним прекрасно спелись, с этим пороком. Ну вот, я и решила немножко пошпионить. И тут я нашла письмо, которое ты послал из Генуи с Джонни. И вот, понимаешь, теперь-то уж я узнала чуть-чуть побольше…
Старушка считала теперь Тима уже не мальчиком, а молодым человеком и сперва пыталась говорить с ним «литературно», но вскоре опять сбилась на свою обычную гамбургскую скороговорку:
— Вот я и шпионю, вот я и подслушиваю, когда Христиан шепчется с Крешимиром и с этим медведем Джонни. Правда, те не очень-то часто к нам приходили — ведь они работали в доках. Другой-то работы им не давали. Ничего не выходило! Прямо чертовщина какая-то! Ну настоящая чертовщина! Ну, в общем, всё, о чём они там шушукались, мне тоже было известно. И я, конечно, знала, что моего сына сняли с работы, хотя они изо всех сил от меня это скрывали…
— А он правда стал докером? — перебил её Тим.
— Да, это правда. Работал в порту рабочим. Ты ведь не знаешь, как у нас тут, в Гамбурге, Тим. У нас, если кого уволят, тут же начинаются сплетни. И такую напраслину на человека возведут, что его уж никто больше не возьмёт на работу. Понятно?
Тим кивнул.
— Правда, у меня ведь есть наследство. Главным образом в бумагах.
— В акциях? — спросил Тим.
— Да, в акциях, малыш. Ты, выходит, немного разбираешься в этом? Ну, и мой сын вроде бы не должен был становиться портовым рабочим, раз я, можно сказать, богатая наследница. Но такой уж он человек. Без работы никак жить не может. А без порта и вовсе пропадает. Вот он и пошёл в докеры. Но переодевался, уже когда приходил в док. Из порта выходит элегантным господином и таким же домой возвращается. Думает, я не замечу, что работа-то у него теперь другая. Всё равно, мол, я дома сижу. А телефон-то на что же?
Тим не мог удержаться от смеха, и госпожа Рикерт сама рассмеялась.
— Не такая уж я старая дура… Ну конечно, я старая дура, но не такая уж, как они думали. Ведь это я первая сговорилась с Селек Баем, когда он сюда позвонил. Вот тут-то господа заговорщики мне всё и рассказали. Ну я, конечно, сделала вид, что ни о чём и не догадывалась. Смотрю на них, вытаращив глаза, и пищу: «Да не мо-ожет быть!» Ну и знаешь, в таком духе. В общем, посвятили они меня в эту тайну. Я и записочку тебе написала. С лупой писала. Это мы ещё в школе, девчонками, так писали — целые дни упражнялись. Я в этом деле была самая первая. Один раз даже целый роман переписала на двух тетрадных страничках. Честное слово!
Читать дальше