Игорь Губерман: Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)

Когда уже совсем невмоготу
общественную грязь месить и лужи,
срамную всюду видеть наготу —
остынь. Поскольку дальше будет хуже.

Я днем стараюсь лечь и отключиться,
хоть надобности тела в этом нет;
похоже, что и в роли очевидца
устал я пребывать на склоне лет.

А счастье – что жива слепая вера
в Посланца с ангелятами крылатыми,
и новая везде наступит эра,
и волки побратаются с ягнятами.

Таков сегодня дух науки,
и так она цветет удало,
что внуков будущие внуки
всплеснут руками запоздало.

Бывают сумерки – они
мерцаньем зыблются тревожным,
но зажигаются огни,
и счастье кажется возможным.

Что-то в этой жизни несуразной
весело, удачливо и дружно
вьется столько гнуси безобразной,
что зачем-то Богу это нужно.

Осталась только видимость и мнимость
того, что было стержнем и основой,
и жгучая висит необходимость
херни вполне такой же, только новой.

Зачем толку слова в бумажной ступе?
Я б лучше в небесах умом парил.
А может быть, на скальном я уступе
стоял и молча с морем говорил.

Текучесть у природы – круговая,
в истории – такая же текучесть;
Россия прозревает, узнавая
свою кругами вьющуюся участь.

Увы, порядок этот вечен,
и распознать его не сложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.

Все шрамы на природе – письмена
о том, как мы неправы там и тут,
и горестными будут времена,
когда эти послания прочтут.

Унимается пламя горения,
и напрасны пустые рыдания,
что плывет не заря постарения,
а густеет закат увядания.

Стоит жара, и лень амурам
в сердца стрелять, и спят они;
я Фаренгейта с Реомюром
люблю ругать в такие дни.

Зачем в устройство существа
повсюдного двуногого
Бог сунул столько бесовства
крутого и убогого?

Душа моя во мне дышала
и много высказать хотела,
но ей безжалостно мешала
прыть необузданного тела.

Порой весьма обидно среди ночи,
что я не знаменосец, не герой;
ни язва честолюбия не точит,
ни жгучих устремлений геморрой.

Снова церковь – и в моде, и в силе,
но творится забавная драма:
утвердились при власти в России —
те, кого изгонял Он из Храма.

Когда пожухшее убранство
сдувает полностью с ветвей
и веет духом окаянства —
томится мыслями еврей.

Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.

Скоро мы, как дым от сигареты,
тихо утечем в иные дали,
в воздухе останутся ответы,
что вопросов наших ожидали.

В горячке спора про художества
текущей жизненной картины
меня жалеют за убожество
высоколобые кретины.

Плывет, качаясь, наше судно,
руководимое не нами,
по волнам дикого абсурда,
который клонится к цунами.

Душе моей пора домой,
в ней высох жизни клей,
и даже дух высокий мой
остоебенел ей.