Светлана Багдерина: Бояре: подземная одиссея

Там степень их довольства начала медленно снижаться: оказывается, разбивать кучу камней с карманами, полными золотых самородков, было чрезвычайно неудобно. Без шуб было холодно. Нести в одной руке тяжелую, так и норовящую порваться шапку, а в другой — лопату было неудобно. Но все бы было ничего и терпимо, но через несколько часов почему-то снова захотелось есть.

И казавшийся несколько часов назад нелепым выбор был сделан, не задумываясь.

Высыпав в грязь драгметаллы, бояре, не упоминая о них более ни словом, вернулись на берег озера и набили связанные из легких кафтанов кошели (прочные и теплые шубы снова заняли место на их плечах) мясом.

Это было шесть кладов назад.

— Смотрите, смотрите, радость-то какая!!! — ахнула боярышня Арина, как только боярин Ефим снова зажег свою свечу.

— Ну и что?

— Ты что — бриллиантов не видела? — с отвращением скользнул хмурым взглядом боярин Амбросий по грудам золотых и серебряных кубков, кувшинов, слитков, ожерелий, статуэток и прочей несъедобной и негорючей дребедени.

— Вот я и говорю — не везет, так не везет… — поддержала его боярыня Варвара.

— Да при чем тут бриллианты, дядя Амбросий! Я про сундуки говорю! Деревянные!

Боярство на мгновение смолкло, но тут же радостно загомонило:

— И верно!!!

— Сокровища!!!

— Радость!!!

— Вот везет, так везет!!!

В один миг цвет лукоморского высшего общества вывалил драгоценности, за которые они там, в далекой нереальной прошлой жизни отдали бы все, что у них было, и принялся разделывать на порционные досочки четыре никак не ожидавших такого вот конца сундука.

Скоро в тоннеле загорелся маленький, отчаянной дымящий костерок эконом-класса.

Боярыня Конева-Тыгыдычная извлекла из тайника медное шлифованное зеркало размером с тележное колесо и провозгласила:

— А вот кому сковородку!..

И был в тот вечер (день? утро? ночь?) пир на весь подземный мир.

Расчистив пространство тайной сокровищницы — чуть более сухое, чем тоннель — от бесполезных, но чрезвычайно богатых острыми углами предметов роскоши, бояре уже готовились отойти ко сну, когда дверь отворилась, и в воздухе резко запахло.

— Ф-фу…

— Кто это?

— Что такое?

Бояре у входа схватились за орудия труда, готовые в любую секунду превратить их в орудия обороны.

— Не бойтешь, это я пришла…

— Ф-фу, боярыня Серапея… Что ж ты с собой такое амбре принесла?

— А што, пахнет? — смущенно спросила старуха.

— Да нет, и не пахнет совсем… — донесся из темноты ворчливый голос боярина Никодима.

И не успела она с облегчением вздохнуть, как тот продолжил:

— …а просто смердит.

— Это я жа поворот в коридор отошла… прогулятьша перед шном… и пошкользнулашь на какой-то гадошти. Там ее тшелая лужа. Перемажалашь вщя, как порощенок…

Сердобольный боярин Ефим зажег огарочек.

— Утрись хоть, матушка, — сочувственно проговорил он.

— Ой, и шпашибо тебе, батюшка, — затараторила боярыня Серапея, быстро — экономя свечку — обтираясь платком. — Вот я не только шама, а и брошь фамильную ижгваждала, вщя в этой жиже проклятой… Дай-ка я ее над твоей швещещкой прошушу шкоренько да оботру… От прапрапрабабушки она в нашем роду, от шамой Синеуша внучки…

И старушка поднесла к пламени свечи вымазанную чем-то черным, маслянистым брошку.

Та в ее руках вдруг вспыхнула, как береста и запылала.

— Ай-яй-яй-яй!!!.. — взвизгнула в ужасе старушка и отшвырнула от себя в дальний угол коварное украшение, словно проснувшееся осиное гнездо.

— Что?..

— Что это было?..

— Что горело?..

— Что это?..

— Да жаража эта черная жагорелащь, как ш ума шошла… — испуганно оправдывалась Серапея. — Не виноватая я!..

— Загорелась, говоришь? — граф Рассобачинский — глаза горят, как две масляные лампы — вскочил на ноги и ласково, но крепко ухватил старую боярыню за плечо. — Где ты ее нашла, благодетельница ты наша? Показывай, матушка…

Так в истории человечества обнаружению нефти не радовался еще никто.

День с утра обещался быть хорошим, ясным, хоть и слегка прохладным — ну, так что тут возьмешь — осень…

Гости на свадьбу Аленки — дочери шорника Данилы стали прибывать загодя. Все знали, что у хозяина характер щедрый, особенно когда дело касалось выпить так, чтобы супружница его Саломея не могла придраться. А как тут придерешься, коли такой день стоит на улице — день свадьбы единственной дочери, и не абы за кого выходит, а за кузнеца Семена, парня справного, работящего и малопьющего. За такое дело сам Бог велел перед началом пира пропустить по чарочке по маленькой, да не по одной. Супротив такого повода даже ревнительница трезвости женка его повитуха Саломея не сможет ничего возразить и при всем желании.