Алоис Ирасек: Старинные Чешские Сказания

Так и не послушались ходы и продолжали бороться за свои вольности. Жалоба их пошла на новое рассмотрение в апелляционный суд в Прагу, а им приказали направить туда же семерых толковых и надежных доверенных. Наряду со старым Криштофом Грубым, драженовским старостой, послали ходы в Прагу и Яна Козину – главаря. Но не о старых привилегиях повели с ними речь в Пражском апелляционном суде, а о неповиновении Ламмингеру и их «бесчинствах», о которых доносил Ламмингер, число которых в каждом его донесении и жалобе все возрастало. Ходы опять сослались на свои права. В доказательство предъявили они две уцелевшие у них самые важные грамоты. Но судьи отрезали у грамот печати, изрезали пергамент и, добавив, что грамоты эти уже давно недействительны, потребовали у семи ходоков, чтобы покорились они и принесли Ламмингеру, как своему господину, присягу повиновения и верности. Когда же ходы того не исполнили, бросили их в тюрьму.

Между тем управляющий Ламмингера, Кош, творивший по воле своего хозяина притеснения и насилия, так разгневал ходских крестьян, что напали они на него и его помощников. Силой ворвался Кош в Драженове в дом Криштофа Грубого, чтобы завладеть письмами, полученными от посланцев из Вены. А когда начал он и в Уезде так самовольничать, восстали против него ходы. Управляющий Кош приказал сопровождавшим его панским егерям стрелять в народ. Но уездские ходы разоружили панских егерей, а управляющего замком взяли в плен.

Но всем этим ходы только лили воду на мельницу Ламмингера. Он тотчас попросил у властей солдат. Отряд не мешкая прибыл и прежде всего занял Уезд.

Не дожидаясь прибытия солдат, уездские жители покинули деревню и собрались в лесах у выселка Гамри. К ним присоединились ходы из окрестных деревень. Оттуда под натиском более сильного врага пришлось им отступить в Поциновицы. И здесь начался бой между ними и преследующим их войском.

Много крови ходов пролилось в этом бою за исконную, милую сердцу свободу, но все было напрасно. Одолело их панское войско.

Многие из взятых в плен были брошены в тюрьмы в Пльзени, в Тыне и в Стршибрже, где их избивали наравне с бродягами и ворами. Остальных же ходов, деревню за деревней, вызывали – а было то перед самой жатвой – в Тргановский замок, и там должны были все крестьяне, бедные и богатые, присягнуть, что отныне и на вечные времена останутся они и потомки их подданными и крепостными людьми его милости высокородного пана Ламмиигера фон Альбенрейта и его наследников, что признают они недействительными все свои старинные права и королевские грамоты и будут строго соблюдать предписанное им perpetuum silentium.

Тяжек был путь в Трганов; безмолвные, удрученные стояли ходы во дворе перед канцелярией, ожидая, когда их позовут. Уныние овладело всеми, и даже те, кто не пал духом, хорошо понимали, что сопротивление бесполезно. Глухим голосом повторяли они слова присяги; многие при этом запинались, у многих дрожал голос. Ходские доверенные Козина, Криштоф Грубый и остальные всё еще томились в тюрьме при Новоградской ратуше в Праге. От них требовали повиновения Ламмингеру. И когда услышали узники о том, что сталось в родной деревне, дали они свое согласие. Но не все. Не поставили подписи своей Грубый и Козина.

Козина сказал:

– Ломикар может силой заставить нас ходить на барщину, но как я могу сказать, что наши права недействительны? Нет, они всегда останутся в силе!

Тех, кто подписал, отпустили домой. В тюрьме остался лишь драженовский староста и его племянник Козина.

Но даже теперь Ламмингер не был доволен. Приговор суда казался ему слишком мягким. Он подал апелляцию в Уголовный суд. И замысел его удался.

Уголовный суд решил Криштофа Грубого, Козину и Чтверака, как зачинщиков и главных бунтовщиков, повесить, а остальных ходских вожаков поставить к позорному столбу и затем во искупление их дерзости подвергнуть суровому заключению.

В Вене тот приговор утвердили не полностью: не троих, а одного постановили повесить. Тем временем Криштоф Грубый, некогда самый уважаемый староста Ходского края, умер в пражской тюрьме. Оставалось решить, кого из двух – Чтверака или Козину – обречь на смерть. И суд решил повесить Козину, как «очень речистого и, следовательно, самого опасного из всех, наиболее закоренелого и не желающего просить о помиловании бунтовщика».