Джованни Казанова: История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Начиная мало помалу понимать нацию, среди которой я собирался жить, я прибыл в Гвадалахару, в Алькалу и в Мадрид. Гвадалахара и Алькала! Что за слова, эти имена, в которых слышится только гласная «А»? Это как язык мавров, для которых Испания была родиной в течение нескольких веков, оставив там большое количество слов. Все знают, что арабский язык насыщен звуком «А». Ученые резонеры отсюда делают неопровержимый вывод, что арабский должен быть самым древним из языков, поскольку «А» – самая легко произносимая из всех гласных, потому что она самая естественная. Не следует поэтому рассматривать как варварские в прекрасном испанском языке произношения, где не встречается других гласных: ала, ашала, Аранда, Альмада, Акара, бакала, Агапа, Аграда, Агракарамба, Алава, Аламата, Альбадара, Алькантара, Алькарац, Алькавала и тысяча других, которые создают эффект отнесения кастильского языка к самому богатому из всех языков, богатству, которое, как читатель хорошо понимает, может состоять только в наличии синонимов, потому что если легко вообразить слова, то трудно найти новые качества и невозможно создать новые вещи. Поскольку этого нет, испанский язык есть бесспорно один из самых прекрасных во вселенной, звонкий, энергичный, величавый, в котором произносятся слова ore rotundo [43], приспособленный к гармонии самой изысканной поэзии и который стал бы равен итальянскому по отношению к музыке, если бы не было трех букв – все гортанные, которые портят в нем нежность, вопреки тому, что испанцы, которые, естественно, придерживаются противоположного мнения, могли бы сказать. Пусть говорят; quisquis amat ranam ranam putat esse Dianam [44]. Его тон, однако, для ушей непредубежденных кажется более императивным, чем все другие языки.

При входе в ворота Алькала меня осмотрели служащие, обратив внимание на книги, и были недовольны, найдя только «Илиаду» на греческом. Ее у меня попросили и принесли три дня спустя на улицу Креста в кафе, где я поселился, вопреки сеньору Андрэ, который хотел отвести меня в другое место. Некий мужчина дал мне этот адрес в Бордо. Церемония, которую мне устроили в воротах Алькала, меня весьма огорчила. Служащий попросил у меня понюшку табаку, я ее ему дал: это был тертый табак.

– Сеньор, этот табак запрещен в Испании. И говоря эти слова, он выбросил мой табак в грязь и вернул мне табакерку пустой.

Нигде нет столько строгостей относительно табака, как в Испании, где между тем контрабанда процветает более, чем в других местах. Шпионы табачных плантаций, странным образом поощряемые королем, повсюду внимательно стараются обнаружить тех, кто использует иностранный в своих табакерках, и когда они его обнаруживают, они очень дорого заставляют платить за эту дерзость. Это отсутствие лицензии разрешают только иностранным послам; король это знает и должен это терпеть; но он не терпит, когда этим пользуются в его присутствии. Что касается его, он сует в свой большой нос большую порцию своего испанского табака утром, вставая с постели, и больше не делает этого за весь день. Испанский табак превосходен, когда он чистый, но он редок. При моем приезде было невозможно найти хороший. Тот, что был при покойной королеве, был весь уже распродан, я был вынужден три или четыре недели оставаться без понюшки табаку, если только не делал визита к толстому принцу де ла Католика, который, в виде знака особого ко мне расположения, принимал меня после первого раза сидя на стульчаке, на котором он проводил все утро и куда помещался в течение дня, когда, оставаясь один, писал свои депеши. Испанцы, однако, предпочитают табак, молотый по-своему, как и многие из нас предпочитают испанский. Все, что нравится мужчине, – здесь запрещено. Способ исполнять свой долг для некоторых умов состоит в том, чтобы запрещать; но законодательство здесь ни в коей мере не философическое.

Поселился я неплохо, и мне не хватало только огня; холод здесь сухой и колючий, более, чем в Париже, несмотря на то, что Мадрид расположен на сороковом градусе широты. Причина в том, что Мадрид – самый высоко расположенный город Европы. Те, кто прибывает туда из какого-нибудь приморского города, незаметно поднимаются на высоту, полагаю в тысячу туазов. Город, кроме того, окружен вдали горами, а вблизи – холмами, что приводит к тому, что здесь бывают пронзительные ветры. Воздух Мадрида плох для всех иностранцев, потому что чист и тонок; он хорош только для испанцев, которые все худы, щуплы, зябки до такой степени, что когда дует малейший ветерок, даже в августе, они ходят, закутанные до глаз в широкие полотняные накидки. Умы мужчин в этой стране ограничены бесконечным числом предрассудков, у женщин же, по большей части, достаточно свободны; и те и другие подвержены страстям и желаниям, таким же живым, как воздух, которым они дышат. Они все враждебно относятся к иностранцам и неспособны говорить с ними здраво и дружелюбно, потому что их неприязнь проистекает из врожденной злобности; добавьте к этой злобности неприязнь, которая, очевидно, исходит из того, что иностранец – не испанец! Женщины, которые понимают несправедливость этой ненависти и неприязни, вознаграждают нас своей любовью, но с великой осмотрительностью, потому что испанец, ревнивый по натуре, желает быть таким и по здравому рассуждению. Он связывает понятие чести с малейшим уклонением женщины, которая ему принадлежит; так он маскирует низость души вуалью респектабельности, которой окутывает святыни чести и религии. До крайности суеверный, он неисправим, потому что не знает жизни. Галантность в этой стране может проявляться только тайно, потому что она тяготеет к радостям, которые все не на поверхности, и которые, впрочем, все запрещены. Отсюда секреты, интриги и страдания души, которая разрывается между долгом, налагаемым религией, и страстями, которые с ним борются. Мужчины в этой стране скорее некрасивы, чем красивы; но женщины очень хороши, сгорают от желаний и всегда готовы протянуть руку навстречу попытке, стараясь обмануть тех, кто их окружает, стараясь выследить измену. Храбрый любовник, готовый смело выступить и бросить вызов риску, – вот кого они предпочитают всем прочим, застенчивым, уважительным и осторожным. Они хотели бы удержать его с помощью искусства кокетства, но в глубине души этим пренебрегают. На прогулках, в церкви и на спектаклях они говорят глазами, с кем хотят, владея в совершенстве этим языком соблазнения; мужчина, услышав его, улучив момент и получив предпочтение, уверен, что будет счастлив; он не должен ожидать ни малейшего сопротивления; если он упустит момент и не воспользуется им, другого ему не представится.