Лао Цзы: Книга о Пути жизни (Дао-Дэ цзин) [С комментариями и объяснениями] [litres]

Смотрю на него и не вижу: называю его глубочайшим.

Вслушиваюсь в него и не слышу: называю его тишайшим.

Касаюсь его и не могу схватить: называю его мельчайшим.

Эти три невозможно определить,

Посему я смешиваю их и рассматриваю как одно.

[Это одно] вверху не светло, внизу не темно,

Тянется без конца и без края, нельзя дать ему имя.

И вновь возвращается туда, где нет вещей.

Сие зовется бесформенной формой, невещественным образом,

Сие зовется туманным и смутным.

Встречаешь его – не видишь его главы,

Провожаешь его – не видишь его спины.

Держаться Пути древних,

Чтобы повелевать ныне сущим,

И знать Первозданное Начало —

Вот что такое основная нить Пути.

Перед нами очередная попытка передать в словах – по необходимости иносказательных и туманных, даже нарочито невнятных – неизъяснимый опыт вселенской сообщительности; который возвышает познающего над его частным «я» и укореняет сознание в безбрежности пространства и в бездонной глуби времен, оставаясь, разумеется, всецело конкретным и неотделимым от человеческой индивидуальности. Этот опыт выражен в формуле: «Путь все пронизывает одним» и засвидетельствован «глубоким безмолвием» мудреца. Здесь же он обозначен рядом примечательных образов, которые в совокупности позволяют с немалой долей уверенности судить о мировосприятии Лао-цзы. Среди них понятия «бесформенной формы» и «невещественного образа» напоминают о том, что учение Лао-цзы не знает метафизического разделения мира на преходящие вещи и неизменные идеи; притом что эмпирическим и умозрительным различиям предшествуют различия символические, не поддающиеся определениям и потому неотделимые от нашего опыта. Премудрый человек, понимающий эти тонкости, владеет секретом безупречно действенного действия. Он погружен в «незнание» реальной деятельности (именно положительное незнание равнозначное точной соотнесенности с мировым Все) и потому способен управлять этим вечно волнующимся миром (точнее: выправлять мир и направлять его), воплощая собой незыблемый покой посреди волн житейского океана.

Те, кто в древности претворяли Путь,

Достигали утонченности в мельчайшем,

сообщительности в сокровенном.

Столь глубоки они были, что нельзя их познать.

Оттого, что нельзя о них знать,

Облик их могу лишь условно описать:

Робкие! Словно переходят реку в зимнюю пору.

Скрытные! Словно остерегаются соседей.

Сдержанные! Словно находятся в гостях.

Податливые! Словно лед тает на солнце.

Безыскусные! Словно Первозданное Древо.

Все вмещают в себя, словно широкая долина.

Все вбирают в себя, словно мутные воды.

Если мутной воде дать отстояться, она станет чистой.

А то, что долго покоилось, постепенно сможет ожить.

Кто хранит этот Путь, не стремится к пресыщенью.

Не пресыщаясь, он лелеет прошедшее и не ищет новых свершений.

«Проявление совершенства» – так обозначена тема этой главы в даосской традиции. Казалось бы, странный заголовок для пассажа, расточающего похвалы скрытности, неприметности, уступчивости, даже как бы стертости облика мудреца, который, как говорили древние даосы, живет «погребенным среди людей». Да, мудрость Лао-цзы недоступна для ума поверхностного и торопливого, вечно поглощенного собой, своими желаниями и болячками. Она требует углубленности, покоя и превыше всего утонченной чувствительности духа. Извечная апория морали: чем больше мы отличаемся от мира, тем больше принадлежим ему. Эту апорию нельзя разрешить, как нынче говорят, «дискурсивным» знанием. Люди не знают, за что любят друг друга, а если бы знали, то не любили бы. Даже на поверхности жизни их объединяют не идеи и понятия, а простой факт телесного соприсутствия в мире, который начинается с тождественности нашего чувственного восприятия. «Слушает ушами и видит глазами народа», – говорили о мудреце в Китае. Мы лучше ощущаем свое единство за совместной трапезой, чем на научных собраниях. Но и такое единство еще далеко не все. Его предваряет и делает возможным сообщительность бодрствующего сознания, живущего предельной конкретностью опыта, ее бездонной глубиной. Жить этой исконной сообщительностью душ и значит быть по-настоящему человечным. И, следовательно, быть совсем непохожим на массу. Тот, кто воистину любит людей, не может не скрывать свою любовь. – хотя бы для того, чтобы не сделать ее предметом «спекуляций». Описание «мужей Пути» по стилистике и пафосу представляет в известном смысле традиционный даосский жанр. Очень похожий пассаж о «настоящих людях древности» мы встречаем в гл. 6 другого древнего даосского канона – «Чжуан-цзы». И в обоих случаях можно лишь условно, предположительно передать по-русски смысл определений, которые прилагаются авторами этих текстов к подвижникам Пути. Ведь их подлинная жизнь – внутренняя и, главное, неимоверно тщательно переживаемая.