lib: Êåéò Òèðíàí

Улыбка изменилась. Ваня взял мою руку в свои маленькие ладони, и я понял - он согласен...

Эпилог

...Я по-прежнему живу в богом забытом селе и, по мере сил, врачую нуждающихся в том сельчан. Правда, однорукому колдуну это делать немного сложнее, но мне помогает Ваня, у которого, к своему удивлению, я действительно обнаружил очень сильные задатки к искусству врачевания и колдовству. Он все схватывает на лету и меня удивляют, а порой даже пугают его растущие с каждым днем способности. Но чаще радуют - я знаю, что сердце этого, пока еще маленького человечка не поддастся черному искушению творить колдовство во вред другим людям, и опасаюсь лишь того, чтобы он в своем неумном желании помогать всем, не перешел грани дозволенного. Но на то я и наставник, чтобы следить за этим, вовремя предупреждая и останавливая его порывы творить чудеса, не думая о возможных последствиях. Мы часто собираем целебные травы, о которых он уже знает гораздо больше меня в его возрасте и, несмотря на легкую ревность, я все же рад, что наследие бабки Серафимы не умрет вместе со мною. Я уже не слышу голоса Серафимы и, глядя на ее единственную фотографию, больше не чувствую того тепла, что раньше. Означает ли это, что она ушла навсегда - я не знаю. Может, убедившись, что ее знания перейдут к достойному наследнику, она решила, что ее присутствие уже не потребуется, а может...

Володьку и остальных судили и приговорили к разным срокам заключения. Мне рассказывали, что судья, читая дело, долго и с сомнением смотрел на подсудимых и, в конце концов, все были осуждены за похищение человека, так как в Уголовном кодексе просто не нашлось статьи за пособничество колдунам. Благодаря заступничеству нового начальника районной милиции, убийство Черкаса было квалифицировано, как мера вынужденной самообороны, а само заседание суда прошло в закрытом режиме...

К нам часто приходит Анна. Она помогает во всем - готовит нам обеды, стирает, и даже, несмотря на все мои протесты, пытается колоть дрова. Ей и вовсе цены б не было, если бы не неумолкающий ни на секунду язык, но я привык, и уже не возражаю, если она, по своему обыкновению, каждое утро начинает с пересказа всех слухов и сплетен, которые ей удалось собрать по дороге к нам. А Ваня - он просто любит ее, и ее рассказы, а я всегда стараюсь сдержать улыбку, когда слышу, как он просит Анну рассказать о том, как она, проследив за тем, куда принесли его, в страхе пряталась возле забора, как обрадовалась, увидев меня. Анна и сама любит рассказывать об этом. Наверное, все село (и не раз!) слышало ее рассказы о том, как она плутала во тьме, пытаясь поскорее добраться до села, чтобы предупредить Тараса Иваныча, как встретила обеспокоенную моим долгим отсутствием Марию, как они бежали обратно...

С Марией мы расстались. Не сразу. Она долго ухаживала за мной, когда после ампутации левой руки заупрямившись, я ни в какую не захотел ехать в город, и настоял на том, что буду жить в своем доме. Она даже переехала ко мне, поручив заботу о сыне своим родителям. Но, в конце концов, не выдержала и, услышав в сотый раз мой категоричный отказ, ехать в Омск, собралась и, написав коротенькую записку, ушла ранним утром. Записку нашел Ваня. Я помню, как он долго и совсем не по-детски смотрел на меня, словно решая, стоит давать ее мне или нет, и я, прочитав в его глазах несвойственную ему нерешительность, вдруг понял, что он что-то скрывает. Что-то, что может огорчить меня, единственно родного ему человека. Он протянул мне вчетверо сложенный листок, раскрыв который, я прочитал всего одно слово: "Прощай"...

Конец.