Журнал Российский колокол: Российский колокол, 2015 № 1-2

Я не читал «Евгения Онегина» и в школе не любил все это, Грина тоже не читал. Если позволите, приведу мысль Бальзака. Он сказал как-то, что одиночество – штука хорошая, но должен быть человек, которому вы можете об этом сказать. Мне просто это выражение понятнее и ближе. Чуждым в мире себя чувствует человек, который не имеет и не ищет веры и своего дела, это ужасно, и это правда. Чуждый – это нелюбимый и несчастный человек, и очень много есть причин для этого. Но обычно это страдающий от безделья, долгих обид и нежелания искать себя человек, или, наоборот, нашедший себя, но ставший в итоге особенным, а значит, чуждым, просто люди так устроены. Быть чуждым, отчужденным – это не совсем одиночество, как думают многие, эти состояния бывают иногда похожими, но абсолютно разные по сути.

По поводу достойного окружения. Меня, в отличие от моего Андрея Петрова, окружают люди достойные – это бесспорно, и это большая награда в жизни – уметь их находить. Каждый из моих братьев, знакомых и приятелей в разы лучше меня в чем-то своем, и я сам люблю им сказать об этом, а они – услышать. Я не специально выбираю, с кем мне общаться, но дружить с теми, кто хуже тебя, – это идиотизм и комплекс придурков, что бы за этим ни стояло. Во всех людях есть что-то очень хорошее, и если вы не можете этого разглядеть, значит, вам это хорошее не нужно, найдите другого просто.

Вы описываете, как главный герой Андрей работает над книгой. А как работаете над книгой вы? Вам приходится заставлять себя или вы ждете вдохновения?

Писательство – это работа кропотливая, но на самом деле я ее работой называю только тогда, когда не делаю ее, а вообще это то еще удовольствие. А вдохновение – штука хорошая и то самое чувство, которое может делать тебя счастливым независимо от тебя. Случается оно куда чаще, если вспоминаешь, что твоя работа и есть вдохновение, и происходит всегда, когда писательство давно уже не работа, а просто счастье, которое заключается в самом процессе написания слов, делает потому твою работу нужной для других. Его не надо ждать, оно появляется всякий раз, когда садишься поработать, и тут все честно, как мне кажется.

Иногда приходится себя заставлять работать, как бы ты ни любил свое дело. Это ненормально поначалу и нелогично, но мы так устроены. Со временем ты не можешь позволить и дня на отдых, а еще позже ты не сможешь отдыхать без любимой работы. Это не сложно. Заставил себя, немного по клавишам постукал, появился привычный азарт, и ты опять улетаешь куда-то далеко, забывая обо всем на свете.

Один из героев романа, Андрей Штейн, говорит: «У нас полстраны пишет книги, считай, что это просто новое хобби». Как вы относитесь к графоманам?

Графоман – это то же самое, что собирать марки и показывать их раз в год в гостях тем, кому они не нужны, но все просто сделают вид и покивают. Писателю нельзя рассказывать о своих книгах, ему нужно писать и быть недовольным своей работой каждый день и всегда.

У старины Стиви Кинга в комнате висел штырь с отказами из журналов и издательств, он писал очень долго и много, много читал и рассылал куда только можно свои рассказы, долгое время являясь по сути графоманом, но ему плевать было на все, он знал, что он писатель и всегда им себя ощущал.

В предисловии вы пишете, что самым ярким впечатлением вашей жизни был тот момент, когда вы научились читать. А что вы сейчас читаете? Каких авторов любите?

Да все подряд читаю, как и в детстве, только теперь это совсем другие книжки, конечно. Вот давайте сейчас прогуляемся мысленно по моей квартире, посмотрим. Коридор. На полке с обувью лежит истерзанный томик Эриха Фромма «Иметь или быть» – серьезная книга, из тех, где черкаешь, ставишь восклицательные знаки и все прочее. Налево ванная – добро пожаловать. Санузел совмещенный, так что сами понимаете… На стиральной машинке лежат стопкой, с торчащими закладками или карандашом: Толстой, Дос Пассос, Диккенс, распечатки статей вперемешку с текстами песен, которые я напеваю и думаю, что подтягиваю этим методом свой английский. С пола поднимаю томик Джона Голсуорси и книгу Ирвина Шоу, успевшие попадать, пока машинка стирала и прыгала.

Проходим на кухню. На холодильнике распечатка книги Юнга, несколько листов про жизнь Дэшила Хэммета, на столе Оруэлл, Толстой и облитый чаем томик Апдайка. На прикроватной тумбе – толстенный том Кнута Гамсуна и Хаксли, а на кровати Джеймс Джойс ждет, пока я его переложу, потому что он колет мне голову своими острыми, как кинжал, переплетами, но я зачем-то терплю. На телефоне и компьютере есть много чего, что я читаю, но я не помню авторов и названий, темы разные и книги интересные, мне просто не терпится быстрее их прочитать. Так и хожу от одной к другой, но на столе всегда лежит любимая потрепанная книга для писателей от Стивена Кинга. Я ее наизусть знаю, но мне просто хорошо, что она рядом всегда.