«Позаботились уж обо всем вполне».
И вы не можете этот мир улучшить, вы просто не можете сделать его лучше. Если вы все же попытаетесь, то вы сможете сделать хуже, но сделать это лучше вы не сможете. Для научного склада ума очень труднопостижимо, — что вы ничего не можете улучшить — потому что научный ум зависим от этой идеи — что все можно улучшить. И что же вы сделали этим вашим умом?
Две тысячи лет, со времен Аристотеля, мы на Западе пытаемся сделать этот мир местечком получше. Стал ли он за это время хоть чем-то лучше? Счастливее ли человек хотя бы на чуть-чуть? Блаженнее ли человек хоть на немного? Абсолютно нет. Все стало хуже. Чем больше мы лечим пациента, тем ближе он к смерти. Ничто не помогает. Человек отнюдь не стал счастливее.
Мы теперь в состоянии иметь гораздо больше вещей, чтобы стать счастливее, но само сердце, способное радоваться, способное быть счастливым, мы утратили. У вас может быть куча дворцов, но человека, призванного быть императором, уже нет, и дворцы становятся могилами. Ваши города стали красивее, богаче, но они очень уж смахивают на кладбища, в них не найти ни одного живого человека. Мы совершили страшную ошибку, пытаясь сделать мир лучше. Он не стал лучше. И он может стать только еще хуже.
Оглянитесь назад… человек был совершенно иным, он был беднее, но богаче. Это кажется парадоксальным; он был беднее: не хватало пищи, не хватало одежды, не хватало крова, но жизнь его была богаче. Он способен был танцевать, он способен был петь.
А вы потеряли, вы погубили свою песню, ваша глотка забита вещами; ни одна песнь не в силах вырваться из вашего сердца. Вы не можете танцевать. Самое большее — вы в состоянии сделать несколько шагов, несколько движений, но движения эти — это не танец, ибо танец — это не просто движение. Когда движение становится экстазом, это танец. Когда это движение настолько тотально, настолько всеохватывающе, полно, что эго исчезает, — это танец.
И нужно заметить, что танец появился в этом мире, как техника медитации. Вначале танец был не для танцевания, он служил для того, чтобы достичь экстаза, когда танцор терялся, исчезал, и оставался только сам танец — никакого эго, никого, управляющего или воздействующего, тело переливается спонтанно, само собой.
Вы можете танцевать, но ваш танец — это лишь набор мертвых движений. Вы способны управлять телом: это может стать прекрасным упражнением, но это не экстаз. Вы все еще порой обнимаете друг друга, вы все еще иногда целуетесь, вы все еще совершаете все телодвижения занятия любовью, но самой любви нет, остались только движения. И, совершая их, вы чувствуете подавленность. Вы выполняете их, но вы прекрасно понимаете, что ничего не происходит. Вы делаете все, но, несмотря ни на что, вас не перестает постоянно преследовать ощущение крушения; ваша подавленность следует за вами, как тень.
Когда Лейбниц заявляет, что это самый совершенный из всех возможных миров, он говорит то же самое, что и Чжуан Цзы:
«Позаботились уж обо всем вполне».
Вам незачем беспокоиться о жизни, вам незачем беспокоиться о смерти — тот же источник, что заботится о жизни, позаботится и о смерти. Вам не нужно думать о величественных похоронах. Тот же источник, что дал мне рождение, примет меня в себя, и этого единого источника достаточно, нам незачем что-то добавлять к этому.
Ученики выслушали его, но не смогли понять, иначе ему не пришлось бы объяснять что-то еще. Но ученики все-таки возразили:
"Мы боимся, что вороны и коршуны
съедят нашего мастера".
Если мы никак к этому не подготовимся, если мы не распланируем все от и до, то вороны и коршуны съедят нашего мастера.
Чжуан Цзы ответил:
"Ну что же, над землей я буду съеден
воронами и коршунами,
а под землею — муравьями и червями.
В обоих случаях меня съедят —
так чем же вам не нравятся птицы?"
Так зачем же что-то выбирать? Мне предстоит быть съеденным в любом случае, так зачем делать выбор? Чжуан Цзы учит: «Живите невыбирающе и умирайте невыбирающе». Зачем делать выбор?
Вы пытаетесь управлять жизнью, а потом вы пытаетесь управлять еще и смертью. Поэтому люди составляют завещания, целые официальные документы, чтобы управлять, когда их уже не будет.<$FЗдесь присутствует игра слов: will — «завещание»; другое значение: «будет». Прим. перев.> Мертвые, но они все равно будут управлять. Воздействовать, влиять выглядит настолько привлекательным, что даже после смерти люди все еще продолжают манипулировать. Умирает отец, и записывает в своем завещании, что сын получит наследство лишь в том случае, если выполняет определенные условия, а иначе деньги пойдут в благотворительный фонд. Ну нет, эти условия придется выполнить… мертвый человек все еще продолжает иметь влияние.
Читать дальше