Алла Борисова-Линецкая - Дневник горожанки. Петербург в отражениях

У меня в детстве была книжка про индийских тигров-людоедов. Я читал и плакал. А накануне года тигра, приехал в зоопарк. Нужно было снимать тигра на обложку журнала, где я тогда работал, и я разговорился там с одной тетенькой. Какие на фиг джунгли! Там перелезть через ограду очень просто. Каждый год школьники ночью перелезают, засовывают руки в клетку, чтобы выпендриться перед девочками и вытаскивают полруки… Представляете, тигры-людоеды в Питере! Вся экзотика — она здесь.

О городе

— У вас странный город вырисовывается. Город прокуренных редакций, кафе, ресторанов, притонов…Таким вы его видите?

— Я не почвенник. Я совсем другой. Никаких сентиментальных чувств по поводу Петербурга не питаю. Ах, разведенные мосты… Я переезжаю с места на место раз в три года. Нормального дома у меня никогда и не было. Можно и в Москву поехать. Бедному собраться — подпоясаться. Но город, он интересный. Ну, вот, я писал про радикальные политические группы, о скинхедах, например. В книгу не вошло, как я звонил Артему Таланкину, который прославился самым известным актом ультраправого радикализма — отрезал азербайджанцу ухо в метро. За что отсидел три года. То есть взял нож и на день рождения Гитлера это сделал. Звоню я ему по поводу интервью, и он говорит: «Сегодня не могу, у меня ребенок родился, и я за ванночкой еду на другой конец города…», то есть… человек? Ухо, да, но ванночку привезти нужно! Очень интересно. Смотреть только нужно.

Или вот у нас в городе есть пять католических женских монастырей. Кто об этом знает? Когда сестры-доминиканки идут на службу, водители впереди идущие машины таранят, потому что это как в кино про Айвенго. Впереди толстая матушка-настоятельница с четками — позади монашки. И это все на Невском!

О языке и смысле жизни

— Как вы думаете, на что похоже то, что вы делаете? Возникает ощущение цитирования.

— Вся мировая литература — это цепочка цитирования. Но почему-то все говорят, что раз у меня пьянство и секс, то это Лимонов и Довлатов. Вот уж у кого я ничего не перенял, так это от Лимонова.

Лимонову Бог дал уникальный экспириенс. Он потерял любовь с большой буквы и мучился, и эти вопли сложились в замечательный роман. Дальше он решил оседлать этого конька. Но когда человеку 60 лет, мне не интересно читать, с какими барышнями он спит. Я «Эдичку» читал не потому, что он спал с негром, а потому что он любовь потерял, он страдал, он хотел чего-то чистого и светлого. И хотя в моем романе физиологизма много, у героя душа тонкая, она как цветочек… Он хотел как лучше, другое дело — что мир такой. И все рухнуло. Зачем жить дальше.

— А собачку он зачем убил?

— Он бы себя убил — пришлось убить собачку. Так бывает. Человек думает: «У меня все хорошо, есть работа, есть девушка, я сейчас женюсь, буду жить долго и счастливо и умру с ней в один день». Но… И вот это «но» вдруг приводит к тому, что нет работы, нет девушки, ничего не остается…

Я много читал Буковски по-английски (сейчас его перевели), и в первую очередь, я на него ориентировался.

Но я не хотел снова написать про пьянство, как Буковски и Ерофеев. Такой задачи не стояло. Хотелось написать, что прятаться от жизни за жалюзи железные — это не честно, это не по-мужски. Жизнь — она не очень симпатичная штука. И какой вывод? Мне хотелось дать понять, что выход есть, надо в церковь идти, искать помощи. Но почему-то кроме меня этого вывода никто не сделал. Может, перемудрил?

2003

Кончаловский был трудно уловим. Только что отзвучали последние ноты финала оперы «Бал-маскарад», упал занавес и, поплутав в коридорах Мариинки, я вышла на сцену, где толпились пропотевшие певцы и девицы с роскошными букетами.

«Осторожно, кровь!» — взвизгнул кто-то. Скользя в луже «крови» (трагический финал, что делать…), мы пробирались сквозь объятия и поздравления. Кончаловский стремительно куда-то бежал, кричал: «Где Юля?» (кстати, без очаровательной жены Юли наша беседа вряд ли состоялась бы) и всех уговаривал немедленно пойти выпить. Народ соглашался. Под аккомпанемент этих призывов и шло наше стремительное интервью.

О «строительстве» оперы

— Андрей Сергеевич, Вам понравилось, как играли сегодня?

— Они не играют — они поют. Да, понравилось. Это ведь очень сложно…

— Опера и кинематограф — это, все-таки, жанры совершенно разные. А что вам ближе?