Никита Сафонов: Разворот полем симметрии

означало смыкать их, рассеивает жару «где еще, здесь»

Этих стен (в час)? Комнат, заполненных местоимениями?

Вне всего, что могло поддержать основания, пристально

воображая отступ.

На середине проезда, в подвешенном на языке: угольный руст,

некоторые следующие следы; того, что касается края

«может быть, некоторых из тех

вымещающих, без остановки, отсутствие освещенности, когда

именно то, что способно быть слабой попыткой установить без

потери порядок частей, сложенных у границы между

предложением обстоятельств и бесконечными

сжатиями промежуточных поверхностей

(например, больного ума) и – уже необязательных – линий

приближенного в зону идущих.

Таким могла быть и страсть намерения их без тел, и само

предложение, выпадающее из цитаты,

и стоптанный горб подъема.

Поступает вода, не преломляясь, ни одного хребта, перед тем

как выйти к смутным различиям высоты. Вид скрывает как есть

то, что перед нами разрушено, разрушая пороги, сводя

(сухостью кожи, спилом, подними руку на уровень пояса;

четвертый в ряду) обнаженный округ. Упражняясь в традиции

горловых судов, Терции (вытянутый плод жаргона) завершают

умысел.

Располагая только простыми согласиями, в соотнесенность

раската, удара, кирпичного дна – до того, как его рассечет

резонанс остановки движения – стоит раздел между историей;

горла, твоего осветления, хаотичный шов, над которым

смиряются покровы лица.

Двумя изобретается отсвет в окне, двойной коридор через

путаницу переходит второй напрямую узором, выйдя на

стерзанный свет.

Как обрывает глубины расцвета внутри перекрестного хора,

положенного на условный объект абзаца, где метит силой,

собранный переход. Он отсекается там, где голова еще

продолжает терпеть избирательную растительность,

открываясь, расцвет, в осаде исходного текста. Поиск луча и

поиск миниатюры собраний – последний ход. Травой волн:

размерности, расставленные леса.

В область, закрытую чертой и кругом, совместная скорость

вмещает вступающего (за ним – очереди возвышений,

конкретика татуированных согласных, что им выбраны были,

как ключевые опоры; от них он проглатывает предлог). Могло

тебе привидеться приближением.

Или разрушенный угол стертой бумаги, на горсть земли.

Характеристики верха и низа значат рамки ломающихся

движений, раскатывающий переход строки. Там, где условием

остается цветовое пятно, где наступить соединяет чертеж и

обратные стороны невесомого знака (в котором – здесь же —

невозможно выразить катастрофы для голоса).

Каким из них, как фраза толпы? Как переписать неузнавание.

Раскрывая ослепший взгляд утопией, где круг сводит одной

стороной к земле, другой – в пустоши цифр-объектов: дома,

увечье в партиях второго ряда, переломы стрел. Вступая

осадой, тебя поднимает обратно, где не остается лица,

помеченного грифелем буквой, долгий створ. Собери, вытесняя,

правду лиц. Наступает и наступить разводятся в открытое

возрождение – блеском тела-суда.

Как толпа поднимается в степенном разложении, проводит

радиус. Как фраза узнает бумагу, разгораясь в отмеченный

переход, а свет ударяется в угол, собранных полный, согласных,

последний, и, руки сложив к голове, их нет.

Здесь, говорилось далее, дорога теряется. То, что было ей, то, что можно было сказать. Сломанное движение, далее, сходит на нет. Мы оказывались тем, где нас можно было пересчитать.

Эти дикие цифры, слышимые – не разобрать, откуда; последовательности, по которым можно было узнать количество. Именно что – сложение общего тела, одного с другим, среди полного расщепления (за темнеющим городом), количеством тех, складываемых в уме, словно названий, частей.

Количество можно было не узнать, но осилить: так, отталкиваясь от видимого, от того, что было отлично от цвета основы (имя которой не найдено), путаться в определенном.

Эти страницы казались последним, на чем можно было расположить знание-сомнение, с тем условием, что их невозможно прочесть.

Далее продолжалось долгое описание самого действия, после того, как предел был достигнут. «Далее» оставались только условия действий, только цвет декораций руин.

Что ты думал, когда не смог описать это?

Эти страницы не бесконечны, если их невозможно прочесть. Чтение, которое можно забыть: «бесконечно располагая все варианты ответа, скрывать явное»; «что слышал».