Елена Колядина: Кто стрелял в президента

Люба перебежала через посыпанную песком дорогу и помчалась по горячему снегу к озеру. «Ведь должно было быть осеннее поле, — вспомнила Люба. — Я должна была бежать по траве, ржавой, как подгоревший на костре ржаной хлеб. Вот и верь после этого снам!»

На берегу, возле забуселого от древности валуна, словно покрытого старой и заиндевевшей шкурой овцы, сидел в коляске Феоктист Тетюев. Он смотрел на озеро, похожее на белое поле. Люба остановилась возле Феоктиста. Он повернул голову.

Заросшее седой щетиной, морщинистое лицо Феоктиста напоминало вывернутый рубец. От ветра по рубцу катилась слеза.

— Люба?! Чего с тобой такое?!

— Родила… вроде…

— Кого?!

— Не знаю еще…

— Дай погляжу.

Люба отодвинула судорожно сжатые руки от живота.

— Девка! — радостно сказал Феоктист. — А голая-то чего? Пеленку утеряла? Ну-ка, давай, в ватник завернем. Стой, пуповина! Тряпкой надо перевязать, не ниткой, а то — перережет.

— Оторви от рубахи на подоле. Она чистая, только что в роддоме выдали.

— А ты чего стоишь-то? — сказал Феоктист. — В ногах правды нет. Пуповину сама перекусишь?

— Ой, нет, я боюсь.

— Рожала, так не боялась. Э-эх! Ради такого дела… Феоктист извлек из кармана флакон одеколона «Троя» и, набрав полный рот, долго булькал во рту и в горле, а затем с горестным видом, но решительно, выплюнул дезинфекцию на снег.

Когда пуповина была перекушена и завязана тряпицей, а девочка завернута в ватник, Феоктист несмело попросил:

— Дай девку подержать?

— Конечно, — сказала Люба. Феоктист благоговейно прижал сверток к груди. — Верой назовешь?

— Почему? — удивилась Люба. — Лавандой.

— Чего это за имя такое?

— Феоктист, хочешь, будешь крестным? Станет у тебя внучка.

— Внучка? — обрадовался Феоктист. — Да как же это? Я ведь всю жизнь один?

— А теперь — не один.

— Спасибо, Люба. Внучка!

«Любушка! — заголосила сзади запыхавшаяся коляска. — Еле нашла! Ты чего меня бросила?»

«Ты что, одна приехала?» — засмеялась Люба.

«Сама удивляюсь. Вдруг так ноги и понесли! Гляжу — Любушка мимо меня бежит! Дите-то где? Девочка? Слава тебе господи! — беспорядочно кричала коляска. — Любушка, да ведь ты на своих ногах стоишь!»

«Если я родилась инвалидом, это вовсе не значит, что я инвалидом и умереть должна», — весело сказала Люба и посмотрела на небо.

Из жидко-серого оно медленно, словно где-то вверху опрокинули пластиковый стаканчик кофе «три в одном», стало прозрачно-коричневым. Тихим и неподвижным, как воды реки, прелой от осенней листвы. Люба села на корточки и опустила руки в холодную воду.

— Люба!.. Люба!.. — позвал из воды голос президента.

— Любушка, — откуда-то издалека кричали Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович.

Люба улыбнулась и протянула руки к дочке, Лаванде Николаевне.