Алексей Кулаковский - Повести и рассказы

- Перевезите нас, - сказал человек с автоматом, и только по голосу Грысь узнал его. Второй человек молчал, но ведь если знаешь одного, так о другом можно и не спрашивать. Вечера встал, натянул куртку и, снова взяв трубку в кулак, зашагал к лодке.

Когда причалили, знакомый партизан поблагодарил Грыся и снова назвал его отцом. Это было не совсем обычно в тех местах, но Грысь привык уже к тому, что его так зовут: у военных людей свои правила. Ничего не ответив, он повернулся, чтобы отойти да присесть где-нибудь - докурить трубку, но тут вдруг ему послышалось слово, которого он давно-давно не слышал и которое не раз заставляло его вздрагивать во сне и просыпаться. Грысю показалось, что кто-то позвал: "Тата!" И голос был такой знакомый, такой близкий сердцу. Захотелось вдруг обернуться, с распростертыми руками броситься на голос, обнять этого человека, прижать к груди. Да ведь мало ли что может послышаться человеку, который уже давненько живет один. Война разлучила его с детьми, и вот уже почти полтора года он ничего не знает ни про своих сынов, ни про дочерей. Двое сыновей до войны жили и работали в городе, один еще учился, а где они теперь и что с ними - неизвестно. Обе дочери, жившие в Поддубовке, вместе с детьми подались за Днепр. Но успели они спастись от фашистов или нет - тоже неизвестно.

Вечера, застыв на месте, слегка повернул голову, но на людей не смотрел.

- Тата, - снова послышался тот же родной, до боли знакомый голос. Теперь уже Грысь не выдержал, оглянулся. Незнакомый человек шагнул к нему.

- Это я, - тихим, заметно взволнованным голосом проговорил он.

- Алесь? - Старик не верил своим глазам. Перед ним действительно стоял сын. Вот его широкое, с глубокими складками в уголках губ лицо, слегка прищуренные глаза блестят в темноте. Отец положил ему на плечо свою руку с зажатой в ней трубкой, привлек к себе. Сын наклонился, правой рукой обнял отца за шею и прижался к седой бороде.

- Постарели вы, татка...

Старик вместо ответа спросил:

- Откуда идешь?

- Да вот... - неопределенно показал сын на лес за рекой. - А мать дома?

- Дома.

- Пойду проведаю маму. Вы пойдете домой?

- Нет, я на дежурстве.

Спустя несколько минут Алесь с автоматчиком направились в сторону хуторка, а Грысь снова остался один. Он подошел к кусту можжевельника, сел на сухой мох и, прикрывшись курткой, стал курить. В нескольких шагах от него тихо журчал ручей, пробиваясь из лесу к реке. Сама река текла спокойно, только в омуте, справа от лодки, как в огромном кипящем котле, бурлила и переливалась вода. Грысь вслушивался в этот однообразный суровый шум и думал про сына.

Война застала Алеся в Минске. Как вступил человек в войну? Успел мобилизоваться или нет? Был в армии или нет? А может быть, эвакуировался?.. Тогда чего же он здесь?.. В гражданском, без оружия...

Вечера поднял голову, вынул изо рта потухшую трубку, опустил ее чубуком вниз. Туман над рекой густел все больше и больше, казалось, что огромная и плотная, как снежная стена, туча спустилась с неба и легла на воду своей тяжестью. Речка покорно несла эту тяжесть, только омут протестовал и злился, поднимался в берегах, словно силясь отбросить от себя, рассеять туман. Грысь вглядывался в черное беспокойное пятно на воде.

"Если бы не служил в армии, а был, скажем, где-нибудь тут, поблизости, - вертелась у него в голове мысль, - так, наверно, дал бы знать о себе. А то ведь сколько времени ни слуху ни духу..."

Старику вспомнилось, как нынче, перед самой весной, приходил домой сын одного знакомого стомогильца. Пришел заросший, оборванный, на ногах стоптанные солдатские ботинки. Люди подумали, что человек с фронта какие-нибудь вести принес, под вечер посыпали к его хате, а отец его - двери на засов, окна завесил, чтобы и через окна не глядели на такого гостя. Оказалось, что пришел он домой отдохнуть, поваляться на полатях, пока другие будут воевать. Удрал из отступающей части, переждал самое страшное у теплой хозяюшки на печи, а потом подался домой.

Пока жил "гость" дома, окна в хате и день и ночь были завешены, калитка заперта на крюк и ворота наглухо завязаны веревкой. Люди обходили эту хату, как тюрьму, как самое гадкое, проклятое место. Отец того выродка и сейчас еще не может открыто смотреть людям в глаза.

Эта мысль больно ранила душу. "Неужто и Алеся те же стежки привели сюда, неужто его сын сбился с пути?.. Нет, не может этого быть... Если так, то лучше уж в этот омут головой..."

Незадолго до рассвета Грысь оттащил в кусты лодку, прикрыл ее зелеными ветками, папоротником, а сам направился домой. Хотелось скорее увидеть сына, на свету поговорить с ним, а если что, так и прямо спросить. Поглядеть в эти прищуренные глаза, взять за чуприну, как брал когда-то маленького, и спросить сурово, беспощадно. Он должен сказать отцу правду... А не скажет, так пусть не считает себя сыном, - проклятие ему вечное...