Артуро Перес-Реверте - Боевые псы не пляшут [litres]

Нас троих запихнули в одну клетку. Весь пол в ней был загажен. Поначалу мы ничего не видели, но постепенно освоились в полумраке. И я увидел перед собой усталые и безнадежные глаза лабрадора, округленные страхом глаза терьера.

– Откровенно говоря, – сказал лабрадор, – хочу, чтобы все поскорее кончилось. Сколько можно? Сколько раз мне еще возвращаться в эти проклятые клетки и снова ждать? Хватит с меня… Надеюсь, бросят меня такому, кто долго возиться со мной не станет.

Я пристально посмотрел на него:

– Облегчи противнику задачу. Не очень сопротивляйся.

Он фыркнул, улыбнувшись по-собачьи, и облизнул свою израненную морду.

– Я давно уж обдумываю такой вариант. Но, когда вижу перед собой оскаленную пасть, инстинкты берут верх над разумом – инстинкт самосохранения и инстинкт агрессии. Я ведь собака – от носа до хвоста. И не могу отдать свою шкуру задешево. Для победы мне не хватает умения, но у меня достаточно силы, чтобы сопротивляться. То есть я просто идеальный спарринг-партнер… И потому держусь и отбиваюсь, пока не растащат.

– Когда-нибудь и этого не сможешь, как сам говоришь.

– Да, конечно… Сегодня… Или завтра… Но, знаешь ли, меня немного удивляют твои отметины. Шрамы… И уши обрублены… – Он взглянул с подозрением. – Ты что – бывал в подобных местах прежде?

– Нет, – соврал я. – Просто жизнь у меня была тяжелая.

– Да уж…

Он оценивающе оглядел мои плечи и клыки.

– Ты – крепкий парень. У тебя есть шансы. Может быть, тебя попробуют и решат сделать бойцом. Станешь звездой. Станешь…

Он осекся.

– Убийцей, – подсказал я.

– Может, и убийцей.

Лабрадор жалостливо покосился на нашего третьего товарища.

– У других нет такой возможности. Они – пушечное мясо для первой и единственной атаки.

– Не хочу умирать, – проскулил терьер.

– Чему быть, того не миновать, малыш.

– Не называй меня так. Мое имя – Куко, – при этих словах голос его дрогнул от собачьего рыдания.

Лабрадор качнул тяжелой головой:

– А меня – Томас, – он печально улыбнулся. – Знаю, смешное имя для собаки. Но что ж поделаешь… Так назвала меня одна девочка. Маленькое человеческое существо… Помню ее теплый запах.

Он глубоко вздохнул и уставился куда-то в пустоту, а чуть погодя сказал:

– Семь месяцев ровно… На Рождество щеночек – подарок, а к летним каникулам – обуза.

– Это классика, – заметил я.

– Мне до сих пор снится, как машина набирает скорость, удаляется, а я бегу за ней, бегу, а она все дальше.

– Какая старая песня, – с горечью сказал я. – И сильно запетая.

– Да. Несколько недель я бродил по этой дороге, думал – вернутся за мной.

– Ага, как же.

– А они не вернулись.

– Ну, еще бы.

– Они никогда не возвращаются.

Мы печально переглянулись. Потом лабрадор обернулся к терьеру:

– Умирать не так уж тяжко, Куко… Наоборот, это даже облегчение.

– Вот сам и умирай! Дурак…

– Да успокойся ты, не психуй… – лабрадор ласково лизнул его раза два в морду. – Тебе в Барранке не выжить, так что лучше, чтобы все кончилось быстро, как мы тебе сказали… Бросайся прямо в пасть противнику – и через миг ты уже на том свете.

– Не струсив, – добавил я.

– Да-а, тебе легко говорить, – заныл терьер. – Ты вон какой здоровый… Зубищи какие… Сволочь.

– Поверь, это гораздо лучше… А то будут тянуть, развлекать двуногих твоими мучениями или тренировать на тебе твоего убийцу… Вот хоть его спроси – уверен, он подтвердит, что я прав.

– Целиком и полностью, – сказал я.

– Да заткнитесь вы оба, чтоб вас… – терьер забился в угол и закрыл голову лапами. – Оставьте меня в покое.

Открылась дверь. За лабрадором пришли двое. Тот окинул нас прощальным взглядом, задрал ногу и пустил короткую струйку в угол. Смысл этого обонятельного послания был ясен: «Здесь был Томас». Потом он поднял голову, облизал морду, лапы и детородный свой орган, совершая последний туалет.

– А девочку ту звали Хулия, – сказал он напоследок.

И короткой, исполненной достоинства рысцой затрусил туда, куда его повели.

Не очень скоро, но пришел и мой черед. Вернее, «наш», потому что нас с терьером вытащили вместе. Шли мы, страдая и напрягаясь от того, что слышали, а слышали мы тот неистовый, яростный лай, какой бывает во время схватки, и узнали, кажется, голос лабрадора. Потом все смолкло. Потом нас развели, и я потерял из виду бедного терьера, который трепетал, как листок на ветру.

Войдя в ангар, я прежде всего поднял голову и осмотрелся. Мы, собаки, видим то, что находится где-то на высоте человеческих колен, это самое большее. Мир предстает нам на этом уровне, и нам хватает. Другое дело, когда мы поднимаем глаза на лица наших хозяев, если, конечно, они у нас есть. Лица, которые мы часто видим, к которым внимательно приглядываемся, на которые смотрим, как на лицо бога – он тебя кормит, он о тебе заботится, он тобой владеет и распоряжается. Люди в Барранке не были моими хозяевами (во всяком случае, я их таковыми не считал), однако по их лицам мне хотелось прочесть мое ближайшее будущее. Прежде мне уже приходилось видеть подобные, и в немалом количестве, и увиденное теперь сомнений не вызывало: эти зеленовато-желтые лица принадлежали людям скверным и напрочь чуждым жалости. И читались на них лишь жестокость, спесь и злоба.