Борис Ветров - Приключения «чебурашки»

К полудню следующего дня хозяин с двумя гостями, теми, что остались на ночлег, прополоскал вчерашние бутылки под тугой струей водоразборной колонки и отнес их обратно в «Черемушки», обменяв на три портвейна.

В подсобке магазина два грузчика играли в карты на мешке с сахаром. Продавщица с красивыми наглыми глазами, но с короткими полными ногами болтала по телефону, который помещался тут же, на прибитой к стене крашеной полочке.

— Ага! Но! А он че? А она? А они? А он? А че? А-а-а! И че? Да ты че? Ммм… надо же! Ага! Надо! А почем? Сто пятьдесят? Ты че, моя, дорого! Мне за сто тридцать предлагали точно такую же. Ну, не знаю. Ну, ладно, пока. А? Шпроты? Есть! Тебе сколько? Ага! Но! Но, давай!

Она повесила трубку и подбежала к заведующей, которая двигалась со склада на улицу.

— Марья Максимовна-а-а-а, — протянула продавщица как то растянуто-манерно, словно изображая школьницу, — у вас шпроты остались еще?

Марья Максимовна подумала, остановилась, качнула большим телом, разворачиваясь:

— Есть еще. Тебе сколько?

— Ой, да баночки три. День рождения у подруги…

Заведующая милостиво кивнула:

— Возьмешь вечером!

— Ой, спасибочки, Марья Максимовна, — затрещала продавщица, но заведующая уже прошествовала за дверь.

Грузчики закончили последнюю партию в «дурака». Прибыла машина, и они стали носить звонко громыхающие ящики в обшитый крашеным листовым железом кузов.

На комбинате посуду все так же молча мыли пожилая и молодая. Пожилая — с прежней неприязнью, а молодая уже не веселилась, как раньше. Под глазами пролегли тени, лицо покрылось коричневатыми пятнами, и иногда она, не сказав ничего напарнице, бросалась в закуток, где белела дверь туалета. Спустя секунду оттуда слышалось, как ее рвет. Потом шумела вода из крана, молодая выходила, утирая рот носовым платком. И опять вставала к конвейеру. Пожилая поджимала губы и слегка, но заметно покачивала головой.

Внутри бутылки на этот раз оказалась «Слива», «напиток безалког. газ.», как значилось на этикетке ниже расплывчатого изображения темно-синего фрукта с пришпиленным к нему зеленым листиком.

***

Продавали «Сливу» в буфете при столовой большой организации. Был обеденный перерыв, в очереди стояли женщины в темных платьях или костюмах, с умелым макияжем, держа в руках кошельки. Мужчины тоже присутствовали. Большинство в галстуках, некоторые даже в начищенных туфлях. Женщины брали салаты, выпечку, запеканку, реже — вторые блюда. Мужчины уставляли подносы тарелками с борщом, котлетами или гуляшом. Усаживались за тонконогие столики. Те, кому не хватило места, стояли у стен, оглядывая обеденный зал — не закончил ли кто обедать и не собирает ли на свой поднос тарелки, ставя их одну на другую, а сверху — стакан. И как только замечали этот процесс, тут же оказывались возле отобедавшего.

Бутылка стояла в буфете, на крытой красным пластиком стойке, рядом с минеральной водой. Полкой ниже помещались чашеобразные вазы с печеньем и конфетами двух-трех сортов. С ваз свисали прямоугольные ценники. Еще ниже были десертные тарелочки с выпечкой.

К буфету подошел молодой тощий и остроносый очкарик. В отличие от прочих мужчин, он был в серых брючках и свитерочке, из горловины которого выглядывал ворот голубой рубашечки. Он смешно сморщился, оглядывая стойку, поправил очки.

Буфетчица смотрела на него с неодобрением.

— А мне, п-пожалуйста, б-бутылочку воды и д-два п-пирожных…

— Каких? — крякнула буфетчица громко и невежливо. Очкарик даже испугался немного.

— В-вот этих, б-без крема по од-д-ин-надцать к-коп-пеек.

— Все? — опять крякнула продавщица, уже менее агрессивно, довольная смущением «студента», как мысленно она успела его уже прозвать.

— Д-да…

— Писят четыре копейки!

«Студент» выложил на блюдечко сложенную вчетверо рублевую купюру. Буфетчица извлекла ее и брякнула две двадцатикопеечные монеты и две трехкопеечные. Затем выставила заказ.

— Б-большое с-спасибо, — выговорил очкарик упитанной заднице, обтянутой темно-зеленой полушерстяной юбкой, которую выставила буфетчица, наклоняясь над ящиком с напитками.

Вечером «студент» ждал в гости свою знакомую. Он накрыл несколько шаткий журнальный столик новенькой скатертью, изъятой из маминого шкафа, поставил бутылку «Сливы», тарелочку с пирожными, насыпал в вазочку конфет, установил два стакана, подумал и принес тарелку с сыром, порезанным на разновеликие ломтики. Мама была на дежурстве в больнице, и он надеялся, что сегодня в отношениях с подружкой что-то произойдет. Потом, опять поколебавшись, принес на диван из своей комнатки гитару, прислонил к дивану. И сел ждать.