Юсиф Самедоглу - На пороге

На свету росла надежда, грудь распирало от нетерпения, как если бы наливалась расплавленная свинцом, и временами начинало чудиться, что он слышит, как осыпается гравий под ногами брата, сейчас, сейчас он появится и принесет ему избавление, и все его муки, все страхи и терзания исчезнут без следа, как кошмарный сон. Матерь божья, заступница, помоги и защити!..

Сумерки опустились, он открыл глаза и смотрел в нарастающую темноту, и ему подумалось, что глаза его за короткий срок приобвыкли к темноте и отвыкли от света, или, может быть, подумал он, у него было две пары глаз, и первую, которыми смотрят на свет, он оставил там, где оставил все, а вторая, таившаяся где-то в голове, прорезалась и умела смотреть лишь в темноту. И эта их несчастная способность как магнитом притягивала к себе всю темноту мира, все его страхи и ужасы, и сердце его отзывалось на них мукой.

Ему показалось вдруг, что все это уже когда-то было, вот так же, как сейчас, он сидел в скалах Гобустана и терзался неизвестностью. Да нет, не показалось, было, было, не помнит, когда, но, несомненно, было. Он крепко зажмурился, обнял колени, положил на них голову и услышал звук, подобный грому небесному, — это билось его сердце. Маленькое, величиной с кулак, оно не в силах было удержать одну-единственную душу в раздвоившихся телах: одно по эту сторону врат, другое — по ту.

Дожить бы до утра, дождаться бы брата, спастись, спастись, господи, господи, сжалься надо мной, не допусти моей гибели, не допусти, не допусти…

Ночью снова заволновались воды, скопившиеся миллионы лет тому назад в одной из гигантских впадин земного шара, сюда донесся глухой, ужасающий рокот, и все птицы разом вскрикнули и затаились, а звезды, щедрой горстью рассыпанные по небу, выросли каждая величиной со скалу, и с тонких, острых лучей стали падать вниз огромные холодные камни. Он схватился рукой за саквояж, лег ничком и оцепенел; от страшного мерцания глаз образовался круг света, в который слеталась мошкара.

Он уже плохо соображал, ночь или утро, видел, что темно, и в этой темноте убегала на юг Азербайджана дорога, мерцавшая как серебряный пояс, в этой темноте стояла, дыша одышливо, старуха мать, поставив в ногах казан с еще горячей долмой в виноградных листьях, в этой темноте шел обыск в бакинской его квартире, а на кухне, отчаявшись найти выход, плачут сейчас его жена и младший брат…

Он плохо представлял себе, ночь ли длится или уже наступило утро, но знал, что все здравицы и все заупокойные — в честь Мугбила-киши, потому что никто не пришел сюда, чтобы спасти его, и, стало быть, событие свершилось и подошло к своему концу. Эх, Мугбил-киши! Да упокоит господь все население кладбища!..

«У бешеных денег худой конец, дитя мое, угомонись…»

Я понял мать, я все понял, поздно, правда, непоправимо поздно, но понял…

Он открыл саквояж, вытащил пистолет, заряженный восемью пулями, девятая в стволе, и громко сказал, почти крикнул:

— Так вы меня и взяли, ждите!

Потом засунул в рот холодное дуло и нажал курок. Он так и не понял, ночь была еще или уже утро, но в тот же самый миг, как раздался выстрел, копье, ожидавшее своего часа тысячи лет, сорвалось со скалы и, со свистом рассекая воздух, полетело куда-то вдаль, и на мусульманском кладбище в Баку закутанная в белый саван земли тщедушная старуха так страшно застонала, что все покойники вокруг услышали ее.

И в этот миг из окрестных пещер выскочили полуголые люди и, подхватив его, потащили в одну из пещер, где у ярко горящего очага уже лежали другие раненые. Его уложили рядом с ними на размокшую от человеческой крови и мочи землю.

А внизу, в черных водах одной из гигантских впадин земного шара, акулы нетерпеливо разевали зубастые пасти и били хвостами. Вода в море была такая черная, как будто вобрала в себя весь мрак ночей за миллионы прошлых и будущих лет.

Теряя сознание от боли и жара, он уже не помнил ничего, и одна только мысль, что если выживет, то превратится в одного из своих братьев-сестер, так заунывно, под мерный стук белых костяшек, поющих сейчас в пещере, а помрет — его с высокой скалы скинут в море, которое подступило совсем близко к подножию скал. Потому что там, в черных его водах, акулы давно ждут жертвы.