Надежда Днепровская - Визави французского агента

Наступил 1980 год. Год ввода ограниченного контингента в Афганистан и Олимпиады в Москве. Именно тогда началась политическая спекуляция вокруг Олимпийских игр, требуя вывода советских войск из Афганистана, многие капиталистические страны объявили бойкот московской Олимпиаде. Тем не менее шло строительство спортивных объектов, из Москвы выселили всех подозрительных личностей, от инвалидов и калек до активных диссидентов.

Я продолжала свои тренировки в «Буревестнике», и как-то в феврале в манеже появился Бернар, его не было месяца три. Подъехав ко мне, он подмигнул:

— А твой протеже делает успехи! Он не очень ревнивый?

Я пожала плечами. В этот момент Валера пытался направить упрямую Бабочку на препятствие, она или вообще останавливалась, или плавно огибала жердь, с одной стороны поставленную на землю.

— Видишь, ему не до меня!

— Я с предложением — хочешь поработать переводчиком на Олимпиаде?

— Да разве это возможно? Я ведь не профессионал, а так, любитель!

— Это неважно, пойдешь в спорткомитет, заполнишь анкету, и дело в шляпе! Обратись к Николаю Федоровичу Шеленкову, он в курсе.

С этими словами он выслал коня и догнал неторопливую Бабочку, которая уже было начала забирать в сторону от препятствия, несмотря на отчаянные попытки Валеры заставить ее двигаться в правильном направлении, и, что-то крикнув, хлопнул ее по крупу. Кобыла от неожиданности присела и… прыгнула с места. Валера подлетел и опрокинулся назад, приземлившись на опилки манежа. Бернар поймал озадаченную Бабочку и подвел к нему. После этого кобыла вела себя прекрасно, все отпрыгала идеально, и Валера был очень горд собой.

К моему удивлению, меня взяли переводчиком на Олимпиаду, и я еще заработала, нарисовав альбом троеборных препятствий. Но переводить мне почти не пришлось, участников в конном спорте было очень мало из-за бойкота. По выездке было всего четыре команды: Болгария, Польша, Румыния и СССР. Единственная представительница капиталистических стран, австрийка Элизабет Тойер, на частном самолете привезла своего серого коня Мон Шер и легко выиграла золотую олимпийскую медаль. Конкурентов у нее не было. Я зачем-то взяла у нее автограф…

По-французски мне удалось поговорить только со швейцарцами, которые отвечали за хронометраж, и с одним бельгийским судьей. Зато видела все соревнования по конному спорту и даже была на закрытии Олимпиады в Лужниках, наблюдала за олимпийским мишкой, который медленно поднимался высоко в небо. У многих стояли слезы в глазах, на миг наступило всеобщее единение…

Это был удивительный год, в августе Валера сделал мне предложение, заключив простой смысл в витиеватую фразу:

— Я не представляю себе другую женщину в качестве жены и друга…

Его профиль чуть-чуть напоминал мне Марселя, он заботился обо мне, почти как Бернар…

Когда я заболела фолликулярной ангиной, Валера приехал ко мне и сотворил чудо из протертой свеклы, измельченных грецких орехов и сметаны. Это было удивительно, даже мама обо мне так не заботилась.

Мое чувство к нему было ровным и нежным. Но я решила еще подождать…

В октябре в одно из воскресений позвонила Ольга, предложила возобновить занятия по живописи. Я очень обрадовалась, мне так не хватало общения с ней, ведь нас многое объединяло.

За чаепитием, которое, как обычно, последовало за уроком, Ольга рассказала, что ушла от Оливье, что она теперь свободная женщина.

Ольга стала немного другой, сильно похудела, выражение лица сделалось более жестким. Она была рада видеть меня, только радость была уже какой-то сдержанной.

— Я никак не привыкну к своему новому положению. Я была женой Оливье, принадлежала ему. А теперь принадлежу только себе… Даже дети остались у него, Оливье уверен, что я вернусь.

— Дети? Когда ты успела?

— Дело нехитрое… я даже не знала, думала, просто задержка, у меня бывало так, по два-три месяца; ничего не было видно. Ну, пополнела немного, ты же знаешь, как я люблю пирожные; я чувствовала себя прекрасно, не тошнило по утрам, как с Анной… А когда мы уезжали из Москвы, у меня уже был живот… Оливье притащил меня к гинекологу, который и подтвердил его догадку — беременность, семнадцать недель. И вот с этим мы приехали в Париж.

— Да… «весело» тебе было!

— Не так страшно, как ты думаешь, у меня было все необходимое. Няня для Анны, кухарка, только он из дома меня не выпускал, да я и не рвалась… ты ведь знаешь мой французский!