Дженис Эрлбаум: Сохрани мой секрет

Да, было такое дело.

Месяца полтора назад Шеллестеде вызвала меня в свой кабинет, направила на меня свои притягивающие лучи и заявила, что знает, чем я занимаюсь. Оказывается, она знала, что я помогла Саффрон Навиндер придумать отмазку, чтобы не ходить на физру (она начала делать вид, что у нее проблемы с равновесием). Она знала, что я помогла Кэти Парк придумать причину, по которой та не написала сочинение по истории (Кэти так заинтересовалась предметом, все читала и читала, поэтому и не успела написать сочинение). Шеллестеде также знала, кто подсказал Рафу Сотомайору, как объяснить, почему он начал кричать во время общего собрания (ему показалось, что он увидел вошь). Доказательств у Шеллестеде не было, наверняка она знать не могла, поэтому я все отрицала. Тем не менее мне пригрозили, что могут отстранить на несколько дней от занятий.

– Но я же… ничего не сделала. Я не нарушала никаких правил школы, – оправдывалась я.

Глаза Шеллестеде превратились в щелочки, из которых она начала буравить меня своими лазерами.

– Я обвиняю тебя в том, что ты помогаешь ученикам врать.

Гарри досталось еще крепче, чем мне. Шеллестеде заявила, что он помогает людям обманывать, занимается плагиатом и если его застукают, то обязательно отчислят из школы. Гарри изворачивался как мог, утверждая, что никогда не делал за других учеников их домашнюю работу, а лишь, как он дипломатично выразился, «способствовал тому, чтобы они сами могли вовремя закончить свои задания». На самом деле это истинная правда. Гарри никогда не пишет все сочинение или реферат сам. Он всего лишь предоставляет развернутый план. Это план на полторы страницы с однострочным интервалом.

Гарри все это высказывает и снова открывает рот, чтобы продолжать говорить в свою защиту, но Шеллестеде включает свой инопланетный взгляд, и Гарри сразу сдувается. Она кладет обе ладони на стол, за которым мы сидим, и наклоняется в нашу сторону. Мы с Гарри вжимаемся в стулья.

– Еще раз увижу очередь у ваших столов, – произносит она, очень четко выговаривая каждое слово, – и вам не поздоровится, если люди будут стоять не за лимонадом.

Она еще минуту смотрит на нас своим пронзительным взглядом. Это самая длинная в истории мира минута. Серьезно, эта минута кажется часом. Все часы мира устали ждать и перестали тикать. Такое ощущение, что у нас на щеках успела вырасти, а потом отсохнуть и отвалиться длиннющая борода. Мне кажется, что эта минута никогда не закончится и Шеллестеде не перестанет буравить нас взглядом.

Мы замерли и молчим, словно воды в рот набрали. Потом Шеллестеде убирает со стола руки, распрямляется и уходит. Только когда она оказывается на середине столовой, мы выдыхаем.

– И что мы будем делать? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Гарри. – Бросим все?

Я понимаю, что он не может всерьез предлагать, чтобы мы завязали. Я не могу бросить – я нужна людям. И мне нужно, чтобы я была им нужна.

– Я не могу все бросить, – признаюсь ему я.

– Я в курсе. – Гарри всем телом оседает на стуле. – Я тоже не могу, но иногда об этом задумываюсь. Я уже устал находить что-то новое, что люди могут сказать про рассказ Ширли Джексон «Лотерея» [2] Рассказ был напечатан в 1948 году в журнале «Нью-Йоркер» и повествует о том, как для поддержания культа плодородия жители одного современного сельского поселения тянут жребий и забивают камнями получившего «черную метку». . Это просто аллегория жестокости общества в эпоху капитализма! Все, точка!

Я смеюсь и стараюсь запомнить мысль, которую он мне подарил.

Не знаю, может, если завяжу, то буду лучше себя чувствовать. Смогу выбросить в мусорное ведро листок со списком дел, которые должна сделать. Пусть Мэдисон Грэм сама пишет себе эсэмэски от лица несуществующего канадского поклонника. Пусть Эвелин Ферсцт на следующей неделе хоть живьем съест Сэма Бойда. Я буду спокойно жить своей собственной жизнью.

Но а) я не очень уверена, что разбираюсь в жизни, ведь я всего лишь фиксер и ничего больше в жизни не знаю, и б) если брошу, на меня будут очень злы те, кого я подвела. И этого я точно не могу себе позволить.

Около нашего стола появляется Иззи, и, несмотря на то что Шеллестеде еще не вышла из столовой, я не говорю Иззи, что моя лавочка закрыта. Во вторник редко кто обращается ко мне с просьбами, и вид у Иззи очень расстроенный.

– Привет, Иззи! – громко говорю я и подмигиваю ей так, словно хочу подняться в воздух только с помощью взмахов ресниц. – Спасибо, что предложила помочь мне с… футболом. Очень хочу, чтобы ты подробнее про него рассказала. Проводишь меня до моего шкафчика?