Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

— Смотрите не переутомитесь, — снова засмеялся он и двинулся дальше.

Городок был совсем невелик; Кхэу и сам не заметил, как очутился на окраине. Тут на глаза ему попалось небольшое кафе. Выглядело оно необычайно уютным и привлекательным, может быть, потому, что не было в нем никаких сверхсовременных кухонных приспособлений, которые почему-то всегда вызывали у Кхэу мысль о гильотине. Термосы, посуда — стеклянные стаканы, чашки с блюдцами, тарелки, — все было чисто вымыто, и девушка, подававшая кофе, могла бы сойти за пример аккуратности и чистоты; но здесь не чувствовалось той «медицинской стерильности», один лишь вид которой лишает еду и питье всякого вкуса.

— Нет, спасибо, — ответил он на вопрос девушки, — я кофе не пью. Взбейте мне, пожалуйста, яйцо с сахаром.

Решив, пока девушка готовит крем, полюбоваться на шоссе, он вышел на крыльцо, огляделся и вдруг радостно воскликнул:

— Вот удача! Сапожник прямо под боком.

Быстро сняв сандалии, он протянул их старику, который с очками на носу сидел в самом центре диковинного мира, сотворенного из обрезков кожи и автомобильной резины — черной и красной.

— Дедушка, — попросил он, — будьте добры, прошейте эти перепонки. Боюсь, они у меня на полдороге распрощаются с подошвами. Я постою, подожду.

— Нет уж, — сказал за спиной у него чей-то голос, — вы, дедушка, сперва меня отпустите. Нас как-никак с конем двое.

Тут только Кхэу разглядел, что старик колдует над седлом с оборванными тороками.

— Прошу вас, — окликнула его девушка, — крем готов.

Послышался какой-то неясный гул, он звучал все ближе и ближе. Кхэу насторожился: «Черт, неужели опять самолеты?!»

— Нет-нет, — словно угадав его мысли, сказала девушка, — это повозки.

Она оказалась права. Выйдя — на всякий случай — за дверь, Кхэу увидел целую вереницу новехоньких повозок. Они были нагружены с верхом солдатскими одеялами и военными мундирами, только что окрашенными желто-зеленым соком кой [159] Кой — травянистое растение; листьями его окрашивают ткани в желто-зеленый цвет. . Груз раскачивался и подпрыгивал на камнях и ухабах. Ополченцы, подталкивавшие повозки, — тоже, конечно, в новой форме, — вид имели внушительный и солидный. Торопыга, ожидавший седло, разъяснил всем смысл происходящего:

— Да-а, товарищи, нынче куда ни глянь — во всем свой порядок: власти вникают в каждую мелочь. Ну а снабжение войск: обмундирование, провиант — тут без повозок да быков не обойтись. Много ли на коромыслах перетаскаешь? В наше время, когда все идет по науке, коромысло — штука отсталая. Думаете, случайно всюду мостят насыпи, расширяют колеи? Вся сила теперь в хороших дорогах! Или возьмите обувь, — тут он подмигнул собравшимся, — обувь — великое дело. Оттого и дедушка наш — сапожник — первый человек. Хороши бы мы были без резиновых сандалий! Кого ни возьми, каждый на каучуковом ходу. — Парень с седлом снова подмигнул слушателям и спросил: — А вы, дедушка, обратили внимание: комсостав-то весь нынче расхаживает в кожаных ботинках? Говорят, к концу года и рядовым выдадут по паре ботинок. Любой марш-бросок будет нам нипочем.

Старик оторвался от работы и сквозь очки испытующе глянул на оратора.

Здесь, в городке, на что ни кинь взгляд, все было Кхэу по душе. Даже закатное солнце, светлою желтизной ложившееся на старые и новые тростниковые крыши, казалось особенно мягким и приятным. Наверху, в горах, где служил Кхэу, вечернее солнце светило резче, и лучи его были какими-то блеклыми и бесцветными. Золотистые зайчики прыгали по круглым бокам металлических кружек, по стеклянным колпакам фонарей и тускло отсвечивавшим конусам рупоров в лавке жестянщика. Нет, невмоготу было Кхэу молча сидеть в кафе, и он, единым духом доев свой крем, выбежал на затопленную солнцем дорогу.

Став рядом с жестянщиком, он долго не мог оторвать глаз от фонарей, рупоров, кружек и коробочек для шприца с ампулами. «Да-а, — думал он, — вот бы преподнести такой рупор нашему Отделу информации, начальник возликовал бы!.. И хорошо бы купить для нашего врача коробку и футляры… Все больные небось бы разом выздоровели… А фонарь! Сунул его в рюкзак — и шагай, а по ночам на привале извольте — собственное освещение. Работай, не хочу. Мог бы, все б отсюда унес!»

Старый жестянщик ловко управлялся с листком французской жести, нарезая его на ровные длинные полосы. Рядом в печи багровели угли и ворчал тигель с расплавленным оловом. Зажатые щипцами полосы жести быстро закручивались в кольца. «Здорово!.. — думал Кхэу. — Много ли надо, один вот такой мастер сразу бы оживил наш горный базарчик».