Остин Сигмунд-Брока - Сказать по правде

– Кэмерон, – разворачивается он ко мне. – Ты нравилась мне практически с того дня, как мы познакомились.

Я чувствую, как на губах расцветает улыбка. Но взгляд Эндрю слишком жесткий.

– Но ты захотела встречаться со мной только после того, как я прошел какой-то тест на популярность.

Моя улыбка тает.

– Не знаю, увидела ли ты меня в новом свете после того, как меня приняли в команду, или всегда хотела со мной встречаться, но решила, что можешь, только когда меня приняли. Не знаю, что хуже. В любом случае я не хочу быть с тобой.

Я открываю рот, чтобы возразить, но он перебивает меня:

– Я бы хотел верить, будто под всем этим ты хорошая, добрая или что-то такое. Но сейчас у меня нет для этого причин.

Отвернувшись, он уходит в класс, не оставляя мне шанса защититься. Как будто знает, что защищаться нечем.

Я могла бы сейчас сбежать в туалет. Могла бы спрятаться в кабинке, вместо того чтобы идти на урок. Но через сорок три минуты я бы просто вышла из этой кабинки, зная, что рано или поздно мне придется смотреть ему в лицо.

Я иду в класс.

Когда мы расселись, Ковальски поднимает свой том «Укрощения строптивой».

– У всех вас была возможность переварить первые два акта, – говорит она, обводя нас многозначительным и несколько угрожающим взглядом. – Давайте обсудим главную героиню, строптивую, – Катарину. Как относится к ней Шекспир?

Усевшись за стол, она вызывает сидящую перед ней девочку.

Я не слушаю, что говорит Лиза Грэмерси. И когда Ковальски вызывает кого-то еще, его я тоже не слушаю. Дискуссия продолжается, но я смотрю в тетрадь. Я где-то сделала ошибку – не могу не признать. Может, мне следовало пойти к нему домой и поговорить там? Или выжать в коридоре пару слезинок. На самом деле, надо было затащить его в «Скаре» в комнату с дверью. Если бы Пейдж не смогла зайти, ничего этого бы не случилось.

Я оглядываюсь через плечо на нее – девчонку, которая все испортила. Пейдж замечает, что я за ней наблюдаю, и бросает мне язвительный взгляд, закрывая обложку книги так, что видно только слово «строптивая». С ухмылкой она кивает в мою сторону.

Я возвращаюсь к своей тетради. Я слишком устала даже для высокомерной гримасы. На открытой странице я записала свои идеи по возвращению себе Эндрю:

Извиниться перед Пейдж у него на глазах, написать ему имейл, написать настоящее письмо…

Каждое из них теперь вычеркнуто. Но я никогда не сдаюсь, и, конечно, в этом случае тоже не сдамся. Эндрю – не просто парень, с которым я могла бы встречаться. Он идеальный . Воплощает все мои мечты. Мы подходим друг другу. Я включила его в свои планы с бесчисленными списками целей на двенадцатый класс.

Дискуссия в классе кажется пустым шумом, на фоне которого я смотрю на тетрадь, пытаясь выжать новую идею.

– Эндрю, – слышу я вдалеке голос Ковальски, и его имени достаточно, чтобы я подняла голову.

– Конечно, с ней плохо обращаются, – говорит Эндрю, – но у меня не получается ей всерьез посочувствовать. Независимо от того, какой она показана, Кет не дает аудитории причин считать, что в душе она не такая ужасная.

Я моргаю; его слова, сказанные всего несколько минут назад, все еще отдаются у меня в ушах. Я не могу не заметить знакомую формулировку. Я бы хотел верить, будто под всем этим ты хорошая, добрая или что-то такое. Но сейчас у меня нет для этого причин. Я выпрямляюсь на месте, внезапно заинтересовавшись дискуссией.

Эль не ждет, чтобы ее вызвали для ответа:

– Тебе просто не нравится, что Кет не подчиняется давлению патриархального общества, – говорит она бескомпромиссным тоном, со смесью страсти и отвращения на лице. – Она не должна отказываться от себя ради какого-то парня или из-за того, что все ждут, когда она найдет мужа.

– Именно, – невольно говорю я. Ковальски переводит на меня взгляд. Я редко участвую в дискуссии на этом уроке, но меня подстегивает то, сколько раз я уже услышала от Эндрю, что недостаточно хороша. – То, что она не соответствует твоим – или Петруччио – представлениям о благонравной женщине, не значит, что она обязана измениться.

Кажется, Эндрю удивлен, что вызвал такую сильную реакцию. Он поднимает руку и ждет, пока Ковальски не кивнет, разрешая ему ответить.

– Это никак не связано с женской благонравностью, – возражает он, принимая напряженную, обороняющуюся позицию. – Вы что, искренне считаете, что разбивать лютни о головы и оскорблять людей на каждом шагу допустимо для кого угодно, независимо от пола?