Нодар Джин - Учитель (Евангелие от Иосифа)

Ответ я нашёл. Оттого просто, что она была со мной и меня любила, а это — тоже просто — связывало меня, оказывается, со всем миром. Настоящим миром. Или скрывало мою несвязанность с ним.

Надина ко мне любовь приобщала меня ко вселенскому сознанию. К тому, что единственно и защищает от страха перед нашей обречённостью…

И вот её уход эту связь оборвал…

Действительно, догадался я тогда, любовь к тебе нужнее всего остального. И если догадаются об этом и все вокруг… Если, стало быть, все вокруг станут кого-то любить, то мир — пока все будут кого-то любить — не распадётся. Как распался он внутри меня с Надиной смертью.

Это понимание и возвратило меня к Иисусу. Который тому и учил. И который поэтому и был Учитель.

И который ещё — а это главное — поэтому и сам ведь любит всех и каждого. В том числе меня. Любит беспредельно. Больше, чем себя. Такою любовью, о какой мечтает каждый, но на какую никто не способен. Любит до отрешения от собственной жизни ради меня.

Не ради себя, как Надя. Думай она обо мне — не ушла бы.

Возвращение к Иисусу вернуло мне и чувство, что я не покинут. Не одинок. Что со мною теперь он. Что меня по-прежнему кто-то любит. И что от любви ко мне уже никогда не убудет. Ибо Иисус вечен.

Эта вера была сильнее любого сомнения во всём, чему ещё Учитель учил. Будто смирение хорошо. Будто распадение мира плохо. И будто спасёт его от краха одна лишь любовь.

Хотя люди не стали любить больше, а спасение в мир не пришло, — я понимал, что в человеке Учитель неодолим. Ибо человек не желает, чтобы его, человека, одолели.

Поэтому Иисус и стал настоящим богом.

Но когда — хотя иначе — стал богом и я, настоящий человек, душу мою начали терзать подозрения, что таким же был и он. И что неодолимость его — в непреодолимости легенды.

В которой самое правдивое — это мечта человека о том, чтобы его любили больше всего остального.

И вот теперь уводили от меня и Учителя. Он тоже уходил сам. Теперь — уже окончательно — я оставался один…

Но стошнило меня от другого. От понимания, что Берия прав. Оттого, что Лаврентиева правда — правда и моя.

Хотя уход Учителя меня самого обрекал на отчаянье, Ёсик и вправду, как вначале докладывал Берия, привёз из Кумрана бомбу, которую мне придётся взрывать. Иначе грядущий скоро крах этот мир не спасёт.

Если в нём жива легенда об Учителе, нашей легенде мир этот потом — после его краха — не собрать и не возродить.

Ей не хватает несбыточности. Поэзии. Надин Учитель, Ильич, после смерти — пусть и пробился в боги, — сошёл, как все, вниз. А настоящий Учитель вознёсся в небеса. Где и сейчас болеет душою за каждую душу. Тогда как Надин — если всё ещё чем-нибудь и болеет — то тем же сифилисом. Правда, наследственным.

Ухмыльнулся я, однако, в собственный адрес. Одна из вернувшихся ко мне белок то ли хихикнула, услышав о сифилисе, то ли чихнула на морозе. Верно, кивнул я: о том же самом я могу думать и в тепле! Иначе заболею и сам. Ученик…

Вернувшись в кабинет, я направился к книжным полкам.

Буква Б была, как всегда, прямо под Надей, но под этой буквой Библия, как ни разу прежде, стояла за Булгаковым. Валечка, видимо, роется и тут: когда Мао попросил у меня Завет, она сорвалась с места с такою готовностью, какая бывает лишь, когда точно знаешь — куда хочешь прибежать…

Валечку пора убирать, вздохнул я и стал быстро пролистывать Библию. Я тоже точно знал — куда мне хотелось прибежать. К Откровению. Между тем, подобно Валечке же, сорвавшейся тогда с места, но застывшей под моим взглядом, я внезапно остановился.

На одной из страниц оказалась закладка из резной кости. Которою я раньше не пользовался! Хотя бы потому, что вьетнамцы подарили её только вчера. К юбилею…

Закладка оказалась там не случайно: три стиха в четвёртой главе из Марка очерчены были жёлтым грифелем. Которым я тоже не пользовался…

Совладав с изумлением, я прочёл в этих строчках, что Иисус сказал народу:

«Кто имеет уши, да слышит! Но когда народ разошёлся и Он остался без него, окружающие Его, вместе с Двенадцатью, спросили Его о притче.

И Иисус сказал им: „Вам дано знать тайны Царствия Божьего, но им, внешним, всё преподносится в притчах. Так что они своими глазами смотрят, но не видят; своими ушами слышат, но не разумеют“…»

Это не Валечка! — заключил я. А если и она очерчивала, то не по своему разумению. Ибо она — когда и своими глазами смотрит, то всё равно не разумеет… Это один из окружающих меня. Один из тех, — в гостиной. Один из двенадцати.