Розамунда Пилчер - В канун Рождества

— Почему же? Я знал, что она скажет. Мы с женой разъехались.

— Она мне и об этом рассказала.

— Вам нужны некрасивые подробности?

— Да нет.

— А мне кажется, подробности важны.

— Для вас, но не для меня.

— Скорее, для понимания того, что произошло.

— Понимания? Вы так скверно себя вели?

— И да, и нет. Я не заводил интрижек с другими женщинами, но я очень много работал, часто отсутствовал дома и уделял мало внимания жене.

— Как ее зовут?

— Дебора. Дебби. Я тогда работал в Нью-Йорке. И с одним своим приятелем поехал на выходные в Истхэмтон. Нас пригласили на вечеринку, где мы с ней и познакомились. У ее дедушки была огромная богатая усадьба: замечательные угодья, лошади, конюшни, бассейн и все такое. Нас и поженили в Истхэмтоне на лужайке перед домом дедушки. Было семьсот человек гостей, десять подружек невесты, десять шаферов, все в черно-белом, как пингвины. Дебора была потрясающе красива, а я чувствовал себя таким счастливым, что и не думал сопротивляться мощному течению, которое не мог контролировать. А затем мы купили себе квартиру на Семидесятой улице и роскошно ее отделали, невзирая на затраты. Некоторое время эти хлопоты занимали Дебору, и она была счастлива, но когда все было устроено и дизайнер, наконец, отчалил, она стала беспокоиться и нервничать. Мне все время приходилось колесить по Штатам. Иногда во время моих отлучек она возвращалась в Истхэмтон. Или же веселилась напропалую.

— А дети?

— Нет, она не хотела возиться с детьми. Во всяком случае, сразу. Может быть, когда-нибудь, обещала она, но не так скоро. Так оно и шло, но прошлым летом она снова встретилась с тем парнем… Они познакомились, еще когда учились в колледже. Ко времени их второй встречи он уже дважды успел жениться и развестись. И тоже оказался в Нью-Йорке. Богатый, лощеный, не очень умный. Развратный, словно мартовский кот. И у них началось то, что в наши дни вежливо называется «отношениями». Я ни о чем не догадывался, пока она сама не сказала, что уходит от меня, так как решила жить с ним. Я был уничтожен, сокрушен. Не только потому, что потерял ее, но еще и из-за того, что она польстилась на такое дерьмо.

— Вы развелись?

— Пока нет. Я все откладывал это. Да и времени практически не было. Через полтора месяца после ее ухода мне позвонил президент компании, Дэвид Суинфилд, и попросил вернуться в Лондон. У меня появилось дело, которое отвлекло мои мысли. Но я не сомневаюсь, что рано или поздно получу письмо от адвоката Деборы и дело закрутится.

— Она потребует больших алиментов?

— Не знаю. Все зависит от адвоката. Не думаю. Не такой она человек. К тому же этот тип очень богат, да и у самой Деборы тоже есть деньги. Возможно, из-за этого у нас и возникли проблемы.

— Вы еще любите ее?

— О, Кэрри…

— Да, понимаю. Но вы чувствуете ответственность за нее. Вы боитесь, что ее ранят, унизят, бросят. Вы все еще чувствуете потребность ее защищать.

Он помолчал, потом согласился:

— Да, пожалуй.

— А если бы она захотела… поманила бы вас, потребовала, наконец… вы бы вернулись?

Он задумался.

— Нет.

— Почему же нет?

— Потому что моя жизнь пошла по другому пути. Потому что Дебора — часть моего прошлого. Я теперь здесь. Здесь я и останусь, ведь у меня здесь есть дело.

— Но она все еще ваша жена.

— И что это должно означать?

— А то, что если вы с кем-либо состояли в браке, этот человек становится частью вас самого. Вы никогда не сможете освободиться от него окончательно. Всегда будете принадлежать прошлому в образе этого человека.

Кэрри сказала это с такой горечью, что Сэм сразу понял: надо лишь слегка нажать на закрытую дверь, и она, наконец, со скрипом, но откроется.

И он повернулся к ней лицом:

— Кэрри.

Она рванулась вперед, но он бросился за ней, схватил ее за руку и рывком повернул к себе. На него взглянули черные круги очков. Он снял их и с ужасом увидел, что ее глаза полны слез.

— Кэрри. Расскажите мне все.

— Зачем? — она сердито сморгнула слезы. — Почему я должна вам все рассказывать?

— Потому что я честно рассказал вам о себе.

— А я с вами на этот счет сделку не заключала. Вас мои дела не касаются, и я не хочу о них говорить. Да вы и не поймете.

— Но я могу попытаться. И думаю, что сумею вас понять. Я сам пережил много тяжелого. И самое ужасное, что все знали о происходящем, за исключением меня. Я жил одним днем, и каждый день словно жернова таскал, а все без толку. Все старался примириться с крахом и отверженностью.