С появлением первых работ Джулии Маргарет Камерон в газетах она стала объектом насмешек; ее упрекали в недостаточном владении техникой. Тогдашние специалисты не понимали, как эта женщина смеет показывать фотографии с пятнами, трещинами на негативах, иногда даже со следами пальцев. Ее снимки называли «грязными». На самом деле они были живыми. Некоторые торговцы, почуявшие в ней талант, предлагали ей свои услуги, но даже они отказывались признавать в ней «профессионального фотографа». Камерон это мало беспокоило. Женщина, которая изобрела современный жанр фотопортрета, соглашалась именоваться любителем. Ей было на все это плевать, она знала себе цену, кроме того, ничто не мешало ей писать на обороте своих снимков: «Это мой шедевр». Шокированные торговцы впадали в замешательство: с какой стати женщина заявляет о своем таланте? Женщина обязана быть скромной. Если ей и позволено продвигаться вперед, то маленькими шажками, ей не следует слишком собой гордиться, она должна заявлять не о своей силе, а о своей слабости. Женщинам и правда пришлось долго ждать, пока история снизойдет до признания их заслуг. Сколько художниц уже никогда не потрясут нас своими картинами, брошенными в печку их отцами? Сколько романов могли бы перевернуть нашу жизнь, но так и остались запертыми в ящике стола, ключ от которого хранился у ревнивого мужа? Сколько произведений искусства не родились или были похоронены в подвалах под стопками старых газет? Сколько шедевров, созданных женщинами, потеряны для нас навсегда? Но даже когда они появляются, выставляются, искусствоведы предпочитают о них умалчивать. Кто сегодня помнит Катерину ван Хемессен, фламандскую художницу, которая в двадцать лет первой в истории написала автопортрет живописца перед мольбертом? Кто помнит Софонисбу Ангвиссолу, чьи работы бессовестно копировал Рубенс? Кто помнит Лавинию Фонтану — первую женщину, писавшую обнаженных мужчин? Кто помнит Барбару Лонги, вызывавшую восхищение величайших мастеров своего времени за уникальное свечение красок? Кто помнит Артемизию Джентилески, предвосхитившую возникновение барокко? Изнасилованная уважаемым художником, она была вынуждена унизительно оправдываться перед судом, состоявшим из одних стариков. Кто помнит Клару Петерс, Юдит Лейстер, Элизабетту Сирани, Марию Сибиллу Мериан, Рахель Рёйс, Розальбу Каррьеру, Джулию Лама, Анну Доротею Тербуш, Ангелику Кауфман, Аделаиду Лабиль-Жиар, Элизабет Виже-Лебрен, Маргерит Жерар, Констанс Майер, Еву Гонсалес, Сесилию Бо и Элизабет АрмстронгФорбс?
Миновав залы, посвященные искусству Джулии Маргарет Камерон, и прежде чем нырнуть из прохлады музея на раскаленные, как сковородка, городские улицы, посетители попадают в большой зал, в котором выставлены мои работы.
Они объединены общим названием «Идеальная женщина» и повествуют о пяти днях, проведенных мною с Джорджией в номере «Гритти». По большей части это ее портреты, хотя есть также несколько моих и пара-тройка натюрмортов.
Когда мы с Джорджией увидели друг друга на ночной вечеринке на Лидо, мы не бросились сразу целоваться. Как в сказке, которую ей рассказывала тетя Зельда, лишь ранним утром, когда над ступенями собора Санта-Мария-делла-Салюте занялась заря, наши губы сомкнулись, и в тот же миг Венеция показалась мне самым прекрасным городом на Земле.
Для начала Джорджия сообщила мне свои правила: мы будем любить друг друга так, словно намерены быть вместе до последнего вздоха, но через пять дней расстанемся. Джорджия сразу задала рамки нашей любви: географические (ее номер в отеле «Гритти») и временные (назначила срок, когда она исчезнет из моей жизни). Она не захотела объяснять мне почему, но я поняла, что у нее есть и другая жизнь, возможно, есть дети, жена или муж, и для меня в этой жизни места нет.
Я согласилась, но взамен потребовала, чтобы и она выполнила мое правило и на то время, которое мы проведем вместе, стала моей моделью. Я фотографировала Джорджию в разные часы дня и ночи, в ванной и в нашей постели, обнаженной и одетой, со спины, издалека и крупным планом, с искусственным светом, в насыщенных цветах или накрытой простыней в полумраке нашей комнаты с зашторенными окнами.
Мне хотелось показать всему миру, какой я вижу Джорджию. Мне удалось остановить мгновение невероятной любви и запечатлеть на бумаге наши лица, помятые, как постель после бурной ночи.
Я вся превратилась в сверхчувствительную поверхность. Для меня больше не существовало прошлого, истории, друзей, семьи, срочных дел, правил, законов, случайностей, глубин — осталась лишь поверхность моей кожи, восприимчивой к свету, излучаемому Джорджией. Я купалась в нашей любви как в солнечных лучах.
Читать дальше