Вячеслав Пьецух - Искусство существования (сборник)

А ведь и правда: около восьмидесяти лет кряду, если считать от даты выхода в свет первого тома «Мертвых Душ», Чичиков оставался самим собой, но потом большевики прижали его к ногтю, и он до такой степени измельчал, что в течение следующих восьмидесяти лет выступал в жалких ролях то Остапа Бендера, то ушлого мужика, торгующего пивом у Рогожской заставы, то фарцовщика с угла Манежной и Моховой; и немудрено, что с Павлом Ивановичем случилась такая метаморфоза, потому что при Иосифе I за недолив пива давали полновесные десять лет.

Однако и закон всемирного тяготения всегда возьмет свое, и богоданные исторические законы не обойдешь. Это к тому, что, как ни пыжились наши отцы и деды построить нового человека, фактически идеальное существо, возвращение Павла Ивановича Чичикова, точно назло марксистскому учению, состоялось во всей своей горькой правде и полноте. Как известно, таковое возвращение пало на самое начало 1990-х годов, когда пошли первые пошивочные кооперативы, объявились частные рестораторы из бывших фарцовщиков с угла Манежной и Моховой, и ударился в издательское дело каждый сколько-нибудь маракующий в коммерции человек.

Другое дело, что Чичиков новейшей формации сильно преобразился, и не в лучшую сторону, если взять в предмет частности, но остался тем же самым ушлым малым по существу. И прежний, и новейшей формации питают склонность к выходному платью больше брусничного цвета с искрой, но при этом гоголевский знает наизусть послание Вертера к Шарлотте, а наш оказался образованным не вполне; да еще он немеет перед иностранными словами, и в каком-нибудь «саундтреке» или «Сидоров продакшн» ему слышится что-то волшебное, завораживающее, как в колыбельных песенках, которые ему некогда пела мать. Прежний был чистюля, аккуратист, а новый, даже если и принимает ванну два раза в день, то из-за недостатка ли обиходной культуры, или по причине чрезмерной занятости, или бог весть еще по какой причине может явиться на кремлевский прием в драных штанах и рубашке, расстегнутой до пупа; а впрочем, он оборванец в силу обстоятельств генетического порядка, и одень его хоть во фрак, все в его облике проклюнется Марьина роща, трофейный аккордеон и разбитые сапоги. Прежний отличался бережливостью и любил быструю езду на том основании, что «какой же русский не любит быстрой езды», а наш скупает замки на Луаре, лакает тысячное бургундское заместо родного клюквенного сока и тоже любит быструю езду, потому что и он русак, хотя бы и на старозаветный манер, то есть на манер тех озорников первой гильдии, что обожали купать девок в шампанском и бить венецианские зеркала.

Главное же, что и гоголевский Чичиков, и Чичиков новейшего образца повлекли за собой целую субкультуру, совершенно безвредную для сколько-нибудь просвещенного человека, но вообще губительную для огромного большинства. Чего уж тут греха таить: разве девятеро из десяти наших соотечественников не предпочтут Моцарту какого-нибудь охламона, ублажающего публику, которая застряла в репродуктивном периоде, разве читают книги они не затем, зачем принимают успокоительное и спят после обеда, разве не возьмут они отгул за свой счет, чтобы поглазеть на то, как наши несчастные энергетики всходят на эшафот?..

Впрочем, это всегда было так: когда существовала аристократия, то и культура была аристократична, то есть она возвышала человека над пошлыми ценностями обыкновенного бытия, а когда аристократия изгонялась за родные пределы или уничтожалась физически и ее место занимала люмпен-буржуазия вроде нынешней, тотчас на авансцену являлись «Парижские тайны», народные гуляния и канкан.

В нашем, российском случае лубок, массовое мордобитие по типу «стенка на стенку», которое потом заменит футбол, «Петербургские тайны» и гармошка в качестве универсального успокоительного появились задолго до великого Октября. Однако эти простонародные забавы столетиями существовали за рамками культурного становления, стороной, потому что аристократия крови в союзе с аристократией духа как-то держали народ в струне. Правду сказать, в ту пору народ не умел читать и, видимо, сочинения Моцарта показались бы ему загадочной какофонией, но что из того, что нынче все разбирают буквы и последнему дворнику доступен консерваторский абонемент? По крайней мере, в ту пору всякий разбирающий буквы знал, что Пушкин – это Пушкин, а Болеслава Маркевича можно, конечно, почитать, а можно и не читать.