Хлоя отвечает не сразу, но все-таки отвечает.
– Я его видела, – признается она. – Видела Гарри. В роще, где колокольчики. Он просто исчез. Но это смешно. Это…
– Помнишь, что ты мне говорила? Ты мне рассказывала об оригами и японских традициях. Ты сама говорила, что некоторые японцы верят в привидения, как мы верим в прогноз погоды.
– Господи. Ты сам себя слышишь? – Она пытается поймать его взгляд. – Я тебе не доверяю.
Он издает короткий смешок и поднимает руки, сдаваясь.
– Теперь ты знаешь, что это такое.
Он сказал это без злости, без желания обидеть или уязвить. Они смотрят друг другу в глаза, и ее лицо неуловимо меняется: небо, затянутое хмурыми тучами, еще не светлеет, но в нем уже есть надежда на свет.
– Прости меня, Хло. Я обращался с тобой совершенно по-скотски.
От ее вздоха его слова разлетаются, как семена с головки одуванчика.
– Надо было сказать тебе раньше.
Они наперебой вспоминают свои промахи и ошибки. Джона смотрит на Хлою и никак не может наглядеться.
Потом они оба долго молчат и смотрят на оранжерею, где Хлоя встретила девочку с подсолнухом. Их позы не изменились, но их молчание обрело новое качество – это молчание двух людей, разглядевших друг в друге невероятную красоту. Женщина рядом с Джоной обретает плотность и осязаемость; никогда прежде она не казалась такой человечной и близкой. Ему хочется пообещать ей, что все будет хорошо, но это было бы ложью, замаскированной под веру.
Сегодня последний день лета. Небо над ними такое тихое, словно весь мир затаил дыхание.
Она больше не может держаться.
Все начинается с едва различимой дрожи, содержащей в себе больше вопросов, чем есть ответов у Джоны. Слезы текут у нее по щекам, и он знает, что это за слезы. Знает их терпкий соленый запах. Она плачет о своем потерянном детстве, о несбывшемся детстве Милли.
Когда он прижимает ее к себе, каждая клеточка тела Хлои вспоминает его объятия и раскрывается ему навстречу. Все, что он ей говорил, – это конечно же полный бред. Но еще более странная, чем призрак девочки, его непривычная искренность. Она прижимается лбом к его лбу, воздух сгущается от неуверенного дыхания.
– Хлоя, я…
– Кажется, ты хотел пойти к пагоде.
Она вытирает лицо и встает; рассудительная, энергичная, деловитая. Зачем ей возвращаться в этот край, населенный призраками, к этому прежде недосягаемому человеку, который теперь так пугающе доступен? Она пытается сосредоточиться на пении птиц, на шелесте травы под ногами. Когда они с Джоной подходят к пагоде, она застывает на месте и смотрит во все глаза. На облупившуюся краску, большие арочные окна, гниющие красные колонны.
– Я знаю, ты скажешь, что я сумасшедший, но я надеялся… – Джона трет лоб рукой. – Я опять посещаю психолога, – добавляет он невпопад. – Мне уже лучше, правда.
– Я даже не волновалась на этот счет.
Звучит обидно, пренебрежительно, несправедливо, но Хлоя еще не оправилась от удара, которым стала для нее история с Милли. Она смотрит на верхушку пагоды, и у нее кружится голова.
– Может быть, – говорит Джона, – любовь – это когда ты вцепился во что-то двумя руками и падаешь с высоты. И сам не знаешь, падаешь ты или летишь…
– Пока не грохнешься на асфальт, – говорит Хлоя.
Джона знает, что этот день запомнится ему навсегда. Запомнится Хлоя, такая, какая она сейчас: ее пальто – синее, как стены пагоды.
– Чего ты хочешь, Джо? Если по правде.
Он старается не замечать ее руки, скрещенные на груди, ее нарастающее раздражение.
– Я хочу всего, – говорит он. – И точно знаю, чего не хочу. Я не хочу легковесной жизни.
Она вопросительно смотрит на него.
– Уж лучше страдать, – продолжает он, – чем сидеть в своей скорлупе, в одиночестве и… – Он щурится на солнце. – Я хочу быть как дерево. Ветвями тянуться к небу, но держаться корнями за землю. Не метаться туда-сюда. Может быть, завести ребенка.
Мир кружится, как карусель, вокруг синей пагоды.
– Это нормально, если ты не хочешь детей. Только пусть это будет оправданный выбор, пожалуйста…
– Но…
– Когда ценишь то, что имеешь, когда понимаешь, что можно довольствоваться тем, что есть, жизнь наполняется новым смыслом.
– Довольствоваться тем, что есть?
Его порыв сломлен, смят.
– Я вовсе не это имел в виду.
Она опять повернулась к нему спиной. Да, у нее красивая спина, но ему надоело, что она так упорно отворачивается от него. Ее напряженная шея, вызывающе вскинутый подбородок, ее юная хрупкая воля против его горячечного напора.
Читать дальше